батон, два сырка, бутылку лимонада и за сто рублей — нож в аренду. Нарезал все и понес кормить детей, но их на месте не было. Видимо, мое поведение показалось им подозрительным, и они решили уйти от греха подальше.

Ругнувшись. Я собрался было уходить, но оказалось, что дети, ожидая подвоха, ждали в засаде. Себе я взял квас в ларьке и отошел к бетонному блоку, недалеко от которого валялся бомж. Судя по потекам и пятнам жира, плиту часто использовали в качестве стола.

Я расстелил газету, завалявшуюся в рюкзаке, разложил бутерброды, на которые маленькие бродяжки накинулись, как голодные щенки. Пока они насыщались, передавая друг другу лимонад, царило молчание. Съев три бутерброда, Света разлеглась на плите и рыгнула. Иван все еще жевал, косился на меня, словно я могу наброситься.

— Так что известно про маньяка? — напомнил я.

— Он взрослых теть ворует, — сказал Ваня с набитым ртом. — Из наших никто не пропал.

— Что еще говорят? Кто-то его видел?

— Я видела! — Света вскочила. — Он приходит и показывает письку! Тимур и Бузя его камнями гоняют. А я его боюсь.

— Правильно боишься, — кивнул я.

Наевшись, Ваня улегся рядом с сестрой.

— Почему вы не живете дома? — спросил я, замечая, что нас заприметил беспризорник постарше. — Это ваш? — Я кивнул на парнишку лет двенадцати — тоже худого, грязного, замызганного. А вот олимпийка на нем была чистая и новая — видимо, где-то украл.

Ваня глянул на него и втянул голову в плечи.

— Это Бузя. Наш.

Я сделал приглашающий жест — Бузя направился к нам. Болтая ногами, Света ответила на мой первый вопрос:

— Дома есть нечего, и мамка бьет. А вот у Бузи нет мамы. Он из детдома сбёг.

Бузя напоминал головастика и был намного ниже меня. Остановился в паре метров от импровизированного стола, набычился и просипел:

— Вы тут че это?

— Иди поешь. — Я протянул ему свой квас.

— Ты это че? — Он почесал макушку.

— Мне нужна информация про маньяка. Все, что знаете, все сплетни.

— И че?

— Кормлю и плачу, — сказал я. — Приходите завтра в десять утра сюда же и приводите своих. Я раздам фотографии девочки, которую надо найти. Кто найдет или поможет поискам, тому тысяча.

— Свистишь? — хрипнул Бузя, цапнул бутерброд с колбасой и не просто съел — заглотил, потянулся за вторым.

— Приходите завтра в десять — увидите.

Бузя присосался к квасу, взял третий бутерброд с сырком.

— Придем, да, мелкота?

Брат с сестрой закивали.

— Главное про маньяка узнайте, — напомнил я, — который девушек ворует и убивает.

— Увнаем, — закивал Бузя с набитым ртом. — Фпафибо.

— До завтра, братва!

— Спасибо! — в один голос крикнули брат с сестрой.

Если Алиса бродяжничает, значит, сутки — и информация будет у меня. Если нет… Надеюсь, узнаю хоть что-то. У ментов тоже есть информаторы среди бывших сидельцев. Интересно, используют ли они бродяг? В любо случае другие информаторы мне не светят.

А теперь — к бабушке. Контролировать автослесаря Леху Каналью.

К ней я приехал раньше, чем она сама. И кухня, и дом были закрыты. Боцман поприветствовал меня, радостно гавкнув, и завилял хвостом — окончательно признал своим. Я открыл калитку, и он прыгнул мне на грудь, едва не свалив, принялся тыкаться мордой в лицо.

Кого никогда не понимал — людей, целующихся с собачками, которые лижут у себя под хвостом и не брезгуют валяющимся на дороге дерьмом. Но держать оборону не пришлось: донесся шлепок, Боцман оставил меня и рванул на звук. Оказывается, это упал абрикос, который пес заглотил, а потом посмотрел на меня виновато.

Во дворе на баррикаде из пустых ящиков стояла коробка с расквашенными абрикосами, которые бабушка рассчитывала пустить на самогон. Теперь понимаю почему она их убрала: чтобы Боцман не пожрал. Я выбрал один абрикос и съел, сообразив, что кормил бродяжек, а сам поесть забыл. Ладно, мелочи. Хотя я уже не пухляш, можно ни в чем себе не отказывать. Ожирение с таким ритмом жизни мне не грозит.

Интересно, сколько бабушка платит проводникам за транспортировку фруктов? Тетя Ира возит их бесплатно, но так будет не всегда. Нужно включить в статью расходов и это, и зарплату деда: все стороны должны быть заинтересованы. Ну и билет на самолет хотя бы в одну сторону. В мое время он стоил сорок-пятьдесят долларов. Сейчас, наверное, тридцать-сорок. То есть тридцать тысяч.

Если валютчик и правда заберет три пака, то есть семьдесят две пачки, я заработаю чистыми 338400. Уж билет смогу себе позволить.

В это неспокойное время люди открывали магазины, швейные мастерские, бары, пекарни. Рисковали, платили вымогателям, ездили закупаться — снова рисковали быть ограбленными. И никто не додумался заниматься мелким оптом, сбывать товар по точкам.

Точнее додумаются годика через два, появятся оптово-розничные склады, а пока все в наших руках. Чтобы не страдать от безделья, в сопровождении Боцмана я отправился бродить по огороду.

В сарае заливисто заголосил петух, ему ответил второй, хрюкнула свинья. Боцман вдруг насторожился и рванул к калитке. Значит, кто-то пришел.

— Эльза Марковна! — донесся низкий вкрадчивый голос.

Ясно кто пожаловал: Леха Каналья, гениальный автослесарь-пропойца.

Я побежал вслед на Боцманом, который гостю не обрадовался и серьезно его облаял.

Каналья был ростом под два метра, плечистый, мощный. И при этом выглядел он, как больная дворняга: седые патлы сбились в колтуны, ручища болтаются, глаза красные, воспаленные. Выйдя за калитку, я протянул руку.

— Здравствуйте, дядь Леша. Я Павлик, Эльзин внук.

— Привет, Павлик. Эльза скоро появится? — Он пожал мою руку.

Кожа у него была, как наждачка, а еще руки мелко тряслись. Н-да. Интересно, как он справится, если у него руки дрожат? Или, когда накатит, тремор пройдет?

— Скоро. Придется подождать, у меня нет ключей. Ты видел бабушкину машину?

— Помню ее еще при Николае. Потом — армия, война… — Он вздохнул. — Вернулся — ни Николая, ни машины. Думал, продали, а вон оно как.

Меня удивила структурированность речи Лехи. Несмотря на алкашеские мяукающие ноты, предложения он строил правильно, и чувствовалось, что грамотный был мужик.

— Афган? — спросил я.

Леха кивнул, снова вздохнул, посмотрел на свой протез.

— Командир автомобильного взвода. Был. Теперь ни… ничего! — Он махнул рукой и отвернулся. — Вот