Потягивая чай, Хана спросила:

– Брат-гора виден отсюда?

– Ты, должно быть, имеешь в виду гору Нарутака? – растерялась госпожа Касэда.

– О, нет, Брат-гора не такая высокая.

Госпожа Касэда вежливо покивала, но тему развивать не стала.

Припомнив, что она, Хана, – главное действующее лицо в свадебной процессии и ей не пристало много болтать, девушка больше не заговаривала о поэзии. И все же она не могла избавиться от мысли о том, насколько прискорбно подобное невежество. Хоть семейство Касэда и считалось одним из самых влиятельных, его представители не считали нужным давать женщинам образование. Хана решила, что не стоит объясняться с госпожой Касэда по поводу песен из «Манъесю» и «Синкокинсю»,[14]в которых говорится о горах Имосэ. Разочарованная до глубины души, она окончательно осознала, что навсегда лишилась своей бабушки.

Следующей на очереди была Кокава, где они причалили и поели в полдень. Хозяева принадлежали к семейству Кодзима. в этой деревне, положение которой значительно ухудшилось с течением времени, располагался храм Кокава, третий на пути путешествующих по западным провинциям паломников, и местных жителей свадебная процессия совершенно не впечатлила – видали и не такое. Отсюда Хане удалось хорошенько разглядеть грациозно взмывающую в чистое небо гору Рюмон, которую часто называют Фудзиямой провинции Кии. На самой ее вершине сверкала небольшая шапочка снега, склоны полого спускались вниз.

– Отсюда гору Рюмон видать! – восхищенно воскликнула Току.

– Скажи спасибо хорошей погоде, которая нам сопутствует, – ответила жизнерадостная сваха госпожа Кита.

По небу плыли похожие на свадебный покров невесты облачка, свежее утро уступило место теплому весеннему денечку.

Время летело, словно на крыльях. В три часа дня процессия прибыла в деревню Ивадэ, где ее с нетерпением ожидали Ёсии. Это семейство разбогатело после японско-китайской войны 28-го года Мэйдзи.[15]Довольные оказанной им честью принять у себя высокородную невесту и ее провожатых, все жители деревни вышли поприветствовать гостей. Хане и в голову не приходило, что Тоёно не просто так выбрала старинные достопочтенные кланы, проживающие на северном берегу реки. Однако она не могла не заметить, что чем дальше они продвигались вниз по течению Кинокавы, тем беднее становились земли, и хотя на южном берегу семьи не бедствовали, сравниться с Кимото, Касэда и прочими они не могли. Хана также открыла для себя, что все деревни сильно отличаются друг от друга, и задумалась над тем, как выглядит Мусота.

Сгустились сумерки. Слуги зажгли на лодках фонарики с гербами Кимото.

В Мусоте на берегу толклась огромная толпа. В полумраке танцевали фонарики с монами[16]Матани в виде айвы. Как только гербы двух семейств соединились, слуги затянули песню.

На ветках юной сосны

Иглы слепят глаза…

Свадебная процессия с девятью огромными сундуками с приданым медленно тронулась в путь по темной дороге и вскоре добралась до усадебных земель Матани в Агэногайто. Тщательно приготовившиеся к празднеству Матани немедленно препроводили Хану в маленькую комнатку и поручили Току и Сакико облачить ее в свадебный наряд. Кукла Итимацу заняла место в токонома[17]гостиной.

Току испустила вздох облегчения, облачив Хану в свадебное кимоно из набивного белого шелка и длинную белую накидку.

– Я на многих свадьбах бывала, но ни разу не видела такой красивой невесты, – заметила Сакико.

Току, которая восхищенно взирала на свою хозяйку, приосанилась и бросила снисходительный взгляд на товарку:

– Еще бы! Это ведь о ней поют все дети в округе.

Хана очаровала обеих женщин. Они неохотно опустили на нее свадебный покров – уж больно жалко было прятать такое милое личико!

Свадебная церемония прошла во внутренней гостиной. Госпожа Кита в бледно-зеленой кацуги[18](«Само очарование», – отметила про себя Хана) поднесла жениху с невестой сакэ, и молодые люди обменялись чарками – брак был заключен. Тахэй Матани и его жена Ясу, согласно традиции, повторили тот же ритуал с Ханой – они стали ей свекром и свекровью. Кэйсаку выпил сакэ с Нобутакой. Стоило Хане бросить взгляд из-под свадебного покрова на мужа, молодой человек тут же расправил плечи и посмотрел ей прямо в глаза. По телу Ханы прошла теплая волна, а сердце обожгло огнем. Наверное, все дело в сакэ, которое пришлось выпить, решила она.

Хана сняла свадебный покров. когда она вернулась в гостиную, где уже началась праздничная трапеза для мужчин, все поприветствовали ее, подняв чашечки с сакэ. Гейши из «веселых кварталов» Вакаямы словно бабочки порхали меж обеденными подносами тридцати восьми приглашенных.

У Кимото были церемониальные мисочки к обеденным подносам, изготовленные на заказ ремесленниками-глазуровщиками Вадзимы. Изысканная глазурь посверкивала на темных боках сосудов, и создавалось впечатление, будто золотистые гербы с айвой взмывают над подносами.

Родственники Ханы гордо восседали бок о бок, выкрикивая поздравления. Стоило Хане уйти, чтобы переодеться,[19]они тут же начали перешептываться.

– Разве она не прелесть?

– Кэйсаку, должно быть, счастлив, что дождался ее.

– Она такая тихая для девушки, которая училась в школе…

– В конце концов, она ведь Кимото, а это кое-что да значит!

Хана появилась в накидке-хаори, серой с розовыми цветами зимней сливы, поверх кимоно из узорчатого шелка с золотистой вышивкой. Забыв о гостях, гейши изумленно взирали на великолепный наряд новобрачной.

– Дайте мне еще выпить! – закричал Косаку, младший брат Кэйсаку, и, повернувшись к гостям спиной, бросился к жениху.

Члены семейства Матани побледнели, испугавшись, что Косаку напился и не сможет вести себя прилично. Кэйсаку же лишь улыбнулся и протянул брату тёко,[20]в которую гейша проворно налила сакэ.

Миски с супом из морепродуктов накрыли крышечками, и гостям подали официальный обед. С каждой минутой мужчины пьянели все сильнее. Когда новобрачная снова покинула свое место, сидевший рядом с Косаку гость прошептал: