подваливает. Проржавела старая вывеска — взялся новую писать, а сочинять ее пришлось долго. Вышла она так:

ГАРМОННАЯ И СЛЕСАРНАЯ МАСТЕРСКАЯ.

РЕМОНТ И ПОЧИНКА ВЕЛОСИПЕДОВ, ПАТЕФОНОВ,

ШВЕЙНЫХ МАШИН, ГАРМОНИЙ И ПРОЧИХ ИЗДЕЛИЙ.

Завелись в Лысогорье и велосипеды, и патефоны, и швейные машины. От инструментов, запасных частей в мастерской тесно. А тут еще на старости лет пришло к Илье Трофимовичу новое увлечение.

В старину, в бытность свою на заводе, играл Илья Трофимович на гармонии. Потом, когда пороги конторы обивал, денег просил, пришлось гармонию продать… Мечтал одно время баян купить, да не вышло, а потом эта затея из ума выпала: не до того стало.

Разгорелась страсть после одного случая. Принес как-то тракторист Василий Шестопалов двухрядку. Попортилось у нее что-то в механике, взялся было ее сам Василий чинить, а после того в ней голоса попутались.

— Оставь, посмотрю.

Вечером на досуге рассмотрел и за один присест исправил. Потом заиграть попробовал. Пальцы медленные стали: то ли заскорузли, то ли отвыкли, но так хорошо замечталось под музыку Илье Трофимовичу, что проиграл он до поздней ночи.

Воротясь из колхозной конюшни, услышал Ардальон музыку и пришел к брату.

— Что это вздумалось?

— А плохо?

— Складно, да грустно очень…

— Это, братень, старинная — вальс «На сопках Маньчжурии», про то, как люди зазря гибли… Музыка, она все рассказать может.

А наутро Илья Трофимович обдумал новое дело — самому гармонь смастерить. Рассмотрел он как следует инструмент и понял, что дело хоть и кропотливое, а если с умом подойти, справиться можно, было бы умение да терпение.

Неказиста вышла первая двухрядка у Ильи Трофимовича. Только знающие люди правильно могли оценить красоту и силу ее звука…

Но получилось тут что-то странное: вроде люди по музыке стосковались, пошли к Илье Трофимовичу заказы на гармонии. Взялся на первый раз изготовить двухрядку избе-читальне. Этот инструмент красивее вышел, но, поди ж ты, по звуку слабее.

Кого неудача охлаждает, кого подзадоривает. Провозившись два месяца над незадавшейся гармошкой, старик взялся за третью. Эта вышла на славу. Пошла о мастерстве Ильи Трофимовича молва по соседним селам.

Набил руку на гармониях Илья Трофимович и принялся за баян. Делал по образцу, отобрав наилучшие материалы, а материалов на баян нужно много. Из дерева на баян идут: груша, клен, ольха и липа; из металлов — медь, сталь, цинк и жесть; нужны еще материя, клеенка, кожа, краски, лак, политура, клей, кость, рог, перламутр. Не из одного материала строится баян, не одно мастерство должен знать, кто берется его делать. Должен он быть и слесарем, и точным механиком, и гравером, и шорником, и портным, и художником, и музыкантом.

Самое кропотное — изготовить механику на сто басов. Заглянет иной человек в эту механику и никогда не разберется в ее устройстве, — столько там хитро перепутанных пружинок, винтиков, маленьких пластинок, рычажков и клапанов, тщательно отделанных и пригнанных один к другому.

Потому и ценится этот инструмент! А уж если вещь сама по себе дорога, нет расчета экономить на отделке. Выбрал Илья Трофимович ткань для мехов красивую и прочную, Аньке-племяннице заказал принести с речки самых больших и блестящих ракушек, дерево разыскал самое крепкое, кость — ровную и белую. Обложился кругом материалом и инструментом и засел за работу не на один месяц.

Приехал зимой племянник Степан Ардальонович Твердохлебов, механик из МТС. По старой привычке, зашел к дяде, присмотрелся к работе.

— Золотые у тебя руки, дядя!

Похвала от Степки приятна — в механике парень тоже понимает толк. Улыбается под усами Илья Трофимович, а брови хмурит.

— Много ты в этом деле смыслишь!

Улыбается и Степан, давно знает он эту дядину манеру. Думает: «Сейчас старик ворчать начнет».

А Илья Трофимович впрямь начинает:

— Кабы это другой говорил, а не ты, неслухменный. Тебе, должно, в детстве медведь на ухо наступил, что «до» от «ми» отличить не можешь. Тебе что баян, что свисток — одна музыка.

Отсутствие музыкального слуха у племянника Илья Трофимович рассматривает как личную обиду — не в дядю парень пошел. Но ворчать на любимца долго не может.

— Нового что скажешь?

Новости находятся, и такие, что Илья Трофимович откладывает в сторону кусачки и проволоку.

— Решение Москва уже утвердила, и, слышно, в области оргбюро назначили… Будет у нас теперь свой район, Лысогорский. Деньги отпускают на Дом Советов, на баню, и десятилетку в этом году отстроят… Значит, в районной столице жить будем.

— Вот оно как!

Давно уже в памяти Ильи Трофимовича потускнели воспоминания о Москве, крепко привязался он к Лысогорью, к детям брата, мастерской, к родному колхозу, к красавице реке. И новость его радует: «Значит, Лысогорье наше повышение получило? Это правильно».

10

В городах и селах происходили большие перемены. И казалось Илье Трофимовичу непонятным многое.

О новом писали газеты, новое врывалось в утлую деревенскую жизнь. Читает, вспоминает, думает, разговаривает с племянником и племянницей Илья Трофимович и все больше и больше понимает: вполсилы жизнь прожита. Хоть и не его в том вина, а обидно.

Сидит вечером в своей мастерской Илья Трофимович около остывшей печурки и думает, а в руках баян держит. Нет-нет подует на замерзшие пальцы и заиграет.

Песни приходят на ум старинные, печальные, как тоска о неудачной жизни.

Кто-то дергает дверь за ручку. Заглядывает в мастерскую румяное Анькино лицо.

— Дядь, я сегодня по алгебре «отлично» получила.

Поворачивается Илья Трофимович, глядит на племянницу и усмехается:

— Один раз — не закон! Кабы всегда так. Заходи сюда, стрекоза!

— Я боюсь, пальто испачкаю у тебя.

— А ты на газетку сядь.

Суровое, неулыбчивое лицо у Ильи Трофимовича, но кто-кто, а Анька хорошо знает, что значат частые глубокие морщинки, которые то и дело собираются вокруг глаз под косматыми сердитыми бровями. И Илья Трофимович кое-что про себя смекает: близится время Анькиных каникул, и страх хочется ей побывать в городе у Степки, сходить в кино, в театр, на каток. И еще на той неделе закидывала она удочку, чтобы шерстяной берет купить. Правда, берет у нее есть, но, по ее выражению, «фитильный». Любит наряжаться девчонка!

— Ну-ка, дневник покажи! — сверкая очками, говорит Илья Трофимович.

Анька роется в клеенчатом портфеле.

Прежде чем взять дневник, Илья Трофимович долго вытирает руки о тряпку. Потом просматривает. «Отл.» — разбирает он, но вслух говорит:

— Где отметка-то? Не видно что-то.

— А вот, дядя! Вот тут!

От гордости у Аньки блестят глаза.

— Неразборчиво что-то, — поддразнивает ее Илья Трофимович.

— Очень даже ясно написано! — обижается