А ещё — бабушкиным борщом, отстрелянными гильзами, валяющимися в комоде, пучками сухого укропа и берёзовыми вениками.

По щекам главного атомщика побежали слёзы, собираясь, будто в лощинах, в морщинистых складках; слёзы заполняли лощины, падали, стекали на худую шею, исчезали под рубашкой.

Когда главный атомщик открыл глаза, на его лице впервые за последний месяц висела слабая улыбка. Он попросил оставить его одного.

Проковыляв к калитке, он посмотрел на аиста — тоже, будто с какой-то надеждой, взиравшего в ответ.

Волосками, кожей, высушенным подкожным жиром, кровью, сухожилиями, костями, внутренностями, набрякшей простатой, гнилыми лёгкими — всем, что уже доживало, но ещё напоминало ему о жизни, главный атомщик ощутил чужеродность калитки.

Она была не из этого мира! И ему не требовалось никакого оборудования, чтобы понять это!

И такой вдруг страх обуял его от этого осознания, такой трепет коснулся его плоти, такая ясность ума его поглотила, и такое острое предчувствие его встряхнуло и закрутило в узлы, что посмотрел он на аиста — запуганный, трепещущийся, с ясным умом и закрученный в узлы, — посмотрел и тихо спросил:

— Но… почему?!

И вдруг, словно испугавшись, что ещё мгновение, и он уже не отважится, рванулся главный атомщик вперёд и прошёл под кровавым аистом!

Аист тут же лопнул мыльным пузырём, обдав тех, кто стоял рядом, брызгами и бросив к ногам человека у калитки золотистый тубус.

Пошёл мелкий дождь.

Сила, влившаяся в ослабшие чресла, превзошла всё, на что главный атомщик надеялся. Теперь, если бы он захотел, он мог и станцевать. Но почему-то вместо этого возникло двоякое ощущение, будто кто-то уже танцует сейчас: на его костях, на костях Козлова, на костях всех тех, кто когда-то жил здесь, или ещё живёт, или только собирается жить — танцует или просто горько плачет, плачет навзрыд и взахлёб.

И тут он увидел тубус.

Онемевшая толпа не отводила взгляда от последнего исцелившегося.

Поднял главный атомщик тубус. Открыл его.

Там лежал свёрнутый в трубочку пергамент. Когда человек развернул послание и прочёл, лицо его побагровело, сделалось серым, затем кровь с лица схлынула совсем.

Дрожь земли всё усиливалась. И тот, кто только что исцелился, понимал, что многотысячная толпа на площади здесь совсем не при чём.

Дрожь шла из долины — от недостроенного венца научной мысли, запущенного ещё до обнуления калитки.

Когда в недрах недоускорителя появилась нестабильность, учёные запаниковали.

Когда сгустки антивещества вышли из-под контроля, паниковать было уже некому.

Мир оказался под властью аннигиляции. Антиматерия пожиралась материей и наоборот. Всё живое и мёртвое исчезало, поглощалось, утрачивалось, разобщалось, дематериализовывалось, переходило в небытие — гинуло навсегда.

Вскоре, после разрушения Земли-57, катастрофа перешла во Вселенную.

Глава седьмая

«Дорогой отец!

Очень жаль тебя расстраивать, но я снова не справился с людьми. В пятьдесят седьмой раз.

Представляешь, их теперь погубил «создатель вселенных» собственного производства! На «пятьдесят семь» это был ускоритель сверхмалых частиц.

Нет, я в который раз не перестаю восторгаться их любознательностью! Как же всё-таки влечёт людей тема Мироздания! Наверное, именно за стремление к познаниям я и не списываю человека со счетов. Хотя меня в который раз мучает вопрос: почему, пройдя через тысячи войн, через исчезновения цивилизаций, добравшись до путешествий на орбиту или к другим планетам их системы, люди всё-таки умудряются уничтожить себя изнутри?!

Отец. Ты меня всегда учил, что для предупреждений напрямую нужны веские причины. Получив подобный сигнал однажды, люди также получают шанс избежать смертельной опасности. Но такие коррективы не остаются безнаказанными — от вмешательства извне генофонд человека словно заражается. В большинстве случаев это приводит к ужасным последствиям: человечество хиреет, иммунитет его истощается, и, в конце концов, люди оказываются неспособными оставаться высшей расой без подсказок свыше. Да: всё это я испытал — испытал неоднократно — на человеческой шкуре. Но я понимаю и другое: однажды мутации генофонда могут привести к его укреплению!

Именно упор на это я и сделал на «пятьдесят семь». Ведь человечество здесь уже и так было заражено! Речь, дорогой отец, идёт о двух патологиях, с которыми я ещё не сталкивался в одном месте.

И вот, что я имею в виду.

Первая патология: абсурд в головах лидеров! Не во всех головах, но в огромном их большинстве. То есть, стоит человеку стать во главе кого-то, то внутри него словно взрывается звезда-тумблер, и он… превращается в идиота. Сохраняя при этом вполне высокие когнитивные способности.

Интересно, не так ли?

Взять хотя бы первые социумы первобытных. Вожди людей с каменными топорами нередко убивали на «пятьдесят семь» самых сильных и смелых охотников, затем нарезали их сердца́ кубиками и скармливали остальным членам племени. Якобы для превращения их в таких же сильных и смелых. Невзирая на такое пренебрежение к жизни подопечных, сами подопечные мирились с этим. И если в следующий раз именно на них и указал бы каменный нож вождя, то они послушно пошли бы на заклание.

В этом и есть вторая патология. И она тоже не у всех, но у превалирующего большинства.

Подобные проявления верховного идиотизма и народной безропотности встречались на «пятьдесят семь» на всех этапах. Уж чего я только не насмотрелся!

Как-то раз в одном царстве случился голодный год. Больше половины урожая сгнило из-за дождей. И что сделал царь? А царь издал указ, обязывающий всех питаться один раз в три дня. Сам-то он ел, как обычно — для сохранения трезвого мышления, как он сам же признавался полуобморочной от голода жене. А все остальные ели один раз в три дня. Соль же этой истории в том, что пропитание в царстве оставалось — с прошлого года, давшего небывалый урожай! А самое главное, что и жена царя, и все жители этого царства знали о прошлогодних запасах, хранимых в казённых амбарах. Однако приказа ослушаться не смели, а потому не роптали.

Перечислять такие случаи я могу бесконечно. Но ценю твоё время, отец. А потому лишь парой примеров и хотел указать на эти патологии.

Как видишь, коллаборация отклонений налицо. И только чудо могло бы здесь что-то исправить.

Ввиду всего вышесказанного я и решил в очередной раз попытаться спасти людей. И вот, что из этого получилось.

* * *

Человечество на моей последней версии как раз добралось до одной из самых смелых идей.

Речь идёт о разгоне мелких частиц до световой скорости — для изучения их катастроф. При должной осторожности данные опыты способны осчастливить человека немалыми откровениями — что касается сотворения мира. Такие