Хотя пребывание ненцев-охотников вблизи места происшествия вызвало подозрение у лейтенанта Звягина, их показания и отсутствие прямых улик их причастности к поджогу буровой вынудили его отпустить задержанных.

Факт 2.

Аналогичные следы собачьих упряжек обнаружены вертолетчиками в районе горящей буровой номер 727 у поселка Каменный. Следственная бригада во главе с прибывшими со мной из Москвы опытными криминалистами вышла по этим следам к ненецкому зверосовхозу «Заря над Севером». По словам допрошенных здесь ненцев, группа охотников зверосовхоза действительно находилась вблизи буровой номер 727, преследуя волчью стаю. Ненцы утверждают, что из-за разработки газовых месторождений «весь зверь ушел из тундры» и волки, за неимением другой пищи, нападают не только на оленей, но и на ненецкие стойбища. При этом ненцы показали искусанного волками ребенка и предъявили три шкуры убитых ими волков. Обыск стойбища не дал никаких улик причастности ненцев к поджогу буровой номер 727. Однако обращает на себя внимание другая подробность. В связи с предстоящим приездом в округ членов Советского правительства и иностранных журналистов совхоз «Заря над Севером» был выбран в качестве образцово-показательного, и месяц назад работники совхоза были переселены из чумов в щитовые дома. Теперь прибывшая в совхоз бригада следователей обнаружила, что ненцы разобрали внутренние стены этих домов, поставили внутри домов свои чумы и живут в этих чумах, спалив в очагах деревянные перегородки домов и деревянную мебель. В ответ на вопрос о причинах такого поведения ненцы сообщили, что они не хотят «жить по-русски». Аналогичные сообщения о переселении ненцев из домов в чумы стали поступать и из других районов округа.

Факт 3.

В районе буровых, горящих у озер Анагури, Нугмы, Юнарты и на реке Хайде, никаких следов обнаружено не было, но, по словам строителей газопровода, на участке Анагури – Уренгой они за несколько часов до возникновения пожаров видели в тундре несколько оленьих и собачьих упряжек..

Факт 4.

В ненецком поселке Красный Север обнаружен и арестован бежавший со своего поста бывший первый секретарь Ямало-Ненецкого окружкома партии Петр Тусяда. При допросе Тусяда заявил, что покинул свой пост, поскольку считает, что разработка газовых месторождений в тундре несет гибель ненецкому народу, и он не хочет участвовать в этом «преступлении». Объясняя поджоги буровых, Тусяда заявил, что нефть и газ Ямала принадлежат ненецкому народу и народ имеет право жечь этот газ по своему усмотрению. Тем самым Тусяда косвенно подтвердил, что буровые поджигают ненцы…

Все эти факты: массовое и демонстративное переселение ненцев из домов в чумы, их открытые заявления о вреде строительства газопровода, следы их пребывания в районах поджога буровых, а также все предыдущие события в Салехарде и слухи о возвращениях Ваули Пиеттомина – руководителя антирусских восстаний ненцев в XVIII веке – свидетельствуют, на мой взгляд, об ОРГАНИЗОВАННОМ В СРЕДЕ НЕНЕЦКОГО НАСЕЛЕНИЯ ЗАГОВОРЕ против Советской власти вообще и строительства газопровода в частности. Совершенно очевидно, что тактикой свержения Советской власти ненцы избрали «незримый террор», то есть, пользуясь полярной ночью и прекрасным знанием местности, они нападают на буровые, убивают рабочих и с помощью пожаров уничтожают следы преступлений. Вернувшись в свои стойбища, преступники растворяются в общей ненецкой массе, а совершаемые ими преступления ведут к панике среди русского населения края.

В СВЯЗИ С НЕОБХОДИМОСТЬЮ НЕМЕДЛЕННО ПОКОНЧИТЬ С БЕСПОРЯДКАМИ, ПРИНИМАЮЩИМИ ХАРАКТЕР НАЦИОНАЛЬНОГО АНТИСОВЕТСКОГО ВОССТАНИЯ, КОМАНДОВАНИЕ ОБЪЕДИНЕННЫХ СИЛ АРМИИ, КГБ И МИЛИЦИИ В ГОРОДЕ САЛЕХАРДЕ СОВМЕСТНО С ПАРТИЙНЫМ РУКОВОДСТВОМ ТЮМЕНСКОЙ ОБЛАСТИ ПРИНЯЛО РЕШЕНИЕ СРОЧНО ПРОВЕСТИ В РАЗНЫХ КОНЦАХ ЯМАЛЬСКОЙ ТУНДРЫ СЕРИЮ ПОКАЗАТЕЛЬНО-КАРАТЕЛЬНЫХ ОПЕРАЦИЙ…

Снежный наст скрипел под полозьями.

Зигфрид сидел на нартах позади Ани-Опоя, стараясь точно скопировать его позу. Плотная, в темном сокуе фигура Ани-Опоя крепко держалась в нартах, ни одна кочка не нарушала его равновесия. Поджав под себя правую ногу, а левую выставив наружу, он носком упирался в копылья нарт у самых полозьев. В левой руке – длинный, восьмиметровый, шест-хорей, которым Ани-Опой не столько бьет, сколько стращает оленей: «Хо! Хох!» А в правой руке вожжечка от передового оленя, этими вожжами Ани-Опой правит оленями.

Как в этой совершенно однообразной тундре, темной из-за полярной ночи, со слегка фосфоресцирующими застругами сине-белых торосов, как среди этого ледяного безмолвия Ани-Опои находит дорогу – этого Зигфрид не знал, да и не пытался понять. Бывают ситуации, когда ты не можешь ни управлять событиями, ни даже догадываться об их логике и направлении. И тогда не остается ничего иного, как, расслабясь, отдаться их течению, наблюдая, по словам русского поэта, «куда влечет нас рок событий»…

Всего каких-нибудь двадцать четыре часа назад Зигфрид бежал из Затайки, из ее теплой и мягкой постели, от гостеприимного Ханова, но сейчас казалось, что это было давным-давно, чуть ли не в другой жизни. От однообразия тундры, от ее чистого морозного воздуха, от ритмичного топота оленьих копыт и тепла надетых на Зигфрида меховых одежд – от всего этого Зигфрида тянуло в сон. Черт возьми, он не спит уже третьи сутки. Разве можно назвать сном сегодняшний ночлег в чуме Ани-Опоя?! Зигфрид спал одетый на оленьих шкурах и укрытый шкурами, но и сквозь эти шкуры его непривычное к такой постели тело чувствовало под собой многометровую толщу вечной мерзлоты, ее ледяную силу. А кроме того, всю ночь Ани-Опой храпел; собаки возились и взвизгивали во сне у выхода из чума; среди ночи двухлетний малыш, младший сын Ани-Опоя, вдруг выбрался из кучи спящих детей, прошел, покачиваясь на своих еще не окрепших ногах, к выходу, открыл полог и стоял там босой на снегу, в одной ягушке, писая прямо в тундру. Порывы ветра заносили в чум брызги и снег, потом малыш забрался обратно под меховые шкуры, но входной полог остался незакрытым, ветер хлопал им, как парусом, и намел в чум целый сугроб снега, пока Зигфрид, чертыхаясь, не выбрался из-под шкур и не закрыл этот полог. Казалось, все семейство Ани-Опоя спало как ни в чем не бывало, но, возвращаясь от входного полога на место, Зигфрид вдруг наткнулся на пристальный и ожидающий взгляд одиннадцатилетней Мелькуне. Даже если бы его озолотили в эту минуту. Зигфрид не притронулся бы к ней – в чуме, рядом с ее сестрами, храпящим отцом и взвизгивающими собаками! Нет, конечно!..

Но сейчас, в нартах, то впадая в дремоту, то выбрасываемый из нее очередной кочкой или торосом, Зигфрид не без самодовольства нежил в своей душе этот взрослый взгляд одиннадцатилетней неночки. Кто знает, быть может, через год или два он по каким-нибудь делам снова окажется в этой тундре. Если эту Мелькуне искупать в ванне с шампунем… А что до ее несовершеннолетия… «Come on! – сказал он сам себе. – Что плохого заниматься любовью с 12-летней девочкой, если она сама просит об этом? Значит, она созрела для этого, они тут рано созревают. Та, Окка, не была девственна в свои 12, а была распущенна и ненасытна, как… Как там у Бодлера? „С еврейкой бешеной, простертой на постели…“»