Он усмехнулся. – Хотя Лукас уже тогда был… как бы вам сказать… более зрелым, чем остальные его сверстники. Думаю, как раз в это время у него появилось пристрастие к соловью[9].

– Значит, ему нравилась эта птица? Еще в те годы?

Оливер снова усмехнулся, сложив перед собой руки.

– О да, мы все были тогда без ума от соловья, мисс Кендалл.

Тут она заметила висевшую на стене гравюру с изображением соловья.

– Я тоже не могла не обратить внимания вон на ту гравюру.

Его подвижное лицо словно окаменело.

– Она принадлежала когда-то моему отцу. Ну а теперь, мисс Кендалл, довольно пустых разговоров. Что вам, собственно, от меня нужно?

– Где вы были в ночь на тринадцатое июля?

– Вы что, хотите учинить мне допрос?

– Нет, просто спрашиваю.

– В таком случае я бы вам посоветовал перестать беспокоить порядочных горожан и смириться с тем, что вы защищаете виновного.

Он позвал дворецкого, который тотчас появился, словно все это время ждал за дверью. Элис не представляла себе, каким образом она может задержаться здесь хотя бы еще на мгновение – разве что вынудить этих двоих вышвырнуть ее из кабинета силой. Тогда она с таким же царственным видом, что и у хозяина дома, кивнула:

– Всего хорошего, мистер Олдрич. Я еще дам о себе знать.

– Я хочу знать, почему ты не стал допрашивать никого, кроме Лукаса Хоторна.

Элис стояла на кухне рядом со своим дядей, который готовил для всей семьи ужин, повязав вокруг своего объемистого брюшка фартук.

Гарри соскреб ножом мелко нарезанный чеснок на сковороду с подогретым маслом. Воздух тотчас наполнился ароматом шипящего и потрескивающего чеснока.

Итальянский вечер в доме Кендаллов.

– Дядя Гарри, ты совсем меня не слушаешь.

– Нет, я все слышу. Просто не хочу отвечать.

Когда чеснок был готов, за ним последовал лук, который нужно было осторожно перемешать с чесноком, затем нарезанные томаты, пока, наконец, весь дом не пропитался запахами изысканной итальянской кухни.

– Тебе все равно придется давать кому-то ответ, так что с тем же успехом это могу быть и я. Ваше расследование началось и закончилось на моем клиенте.

– Нам вовсе незачем копать глубже. Он и есть убийца.

– Ты не можешь этого знать!

– Назови мне хотя бы еще одного подозреваемого.

– Оливер Олдрич.

Гарри едва не выронил сковородку из рук.

– О чем ты говоришь?

– Я сегодня была у него дома.

– Одна?

– Ну, разумеется, одна.

Гарри с шумом поставил сковородку на стол.

– У меня и без того выдался неудачный день, а тут еще ты выводишь меня из терпения своими выходками! И как только тебя угораздило отправиться одной в дом к холостому мужчине?

– А как еще, по-твоему, я могла задать ему интересующие меня вопросы?

– Черт побери, Элис! Задавать вопросы – это уже моя обязанность, а не твоя.

– Если бы ты как следует выполнял свои обязанности, мне бы не пришлось делать это за тебя.

Глаза Гарри превратились в щелочки, нижняя челюсть подергивалась.

– Откуда ты знаешь его имя?

– Это не имеет значения. Самое главное, что я его знаю, и когда я пришла к Олдричу, то обнаружила у него на стене гравюру с изображением соловья. – Тут она вспомнила еще кое-что: – Кроме того, у него на пальце был след от перстня.

– И ты хочешь, чтобы я арестовал его только из-за этого? – осведомился он недоверчиво.

– Почему бы и нет? Ведь ты арестовал Лукаса на основании почти тех же самых улик.

– Это твое «почти» на поверку оказалось свидетельницей…

– Да, свидетельницей, которая живет с каким-то парш… – Заметив угрожающий взгляд дяди Гарри, она осеклась. – С каким-то подозрительным типом. Похоже, что они родственники.

Было ли это поспешным выводом с ее стороны или нет?

– Я не позволю тебе выражаться при мне, словно какой-нибудь уличный бродяга! Я не воспитывал из тебя дикарку.

– Нет, ты всегда учил меня использовать логику и здравый смысл. Уверяю тебя, эта свидетельница лжет! Кто-то заранее подучил ее, что нужно говорить, и этот «кто-то» умышленно толкает ее на обман. Более того приходилось ли тебе когда-нибудь слышать имя Синди Поп?

Гарри замер на месте. Казалось, что само время нарушило свой привычный ход. Несмотря на фартук, вид у дяди был зловещий.

– Нет, не приходилось. И ради твоего же блага я советую тебе забыть о том, что ты когда-либо его слышала.

Брутус проводил Элис на верхний этаж «Найтингейл-Гейта». Подъем по лестнице казался ей ужасно медленным, а сама лестница – бесконечной, и хотя в здании было всего четыре этажа, преодолеть их без остановки оказалось не таким простым делом.

Наверху Элис пришлось ухватиться за перила и остановиться на несколько секунд, чтобы перевести дух. Накануне вечером она вернулась к себе во флигель, не оставшись на обед. Сейчас, когда время уже близилось к полудню, а у нее в течение долгих часов не было во рту даже маковой росинки, она испытывала головокружение и слабость. На обратном пути ей непременно нужно будет зайти на рынок.

Брутус смотрел на нее сверху вниз так, словно она была самым жалким созданием на свете. Ей не терпелось поставить его на место парой удачно подобранных фраз, однако ей стоило большого труда уговорить этого сторожевого пса проводить ее сюда – и то лишь после того, как она напомнила ему, что является адвокатом Лукаса Хоторна и что дело не терпит отлагательств. После этого ей пришлось держать язык за зубами из страха, что он откажется вести ее дальше.

Когда ее дыхание немного успокоилось, до слуха Элис донесся какой-то странный звук – однообразный и ритмичный, похожий на яростный стон. О Господи, чем еще мог заниматься Лукас Хоторн? Первым побуждением Элис было развернуться и бежать обратно вниз по лестнице, однако некая извращенная смесь страха и любопытства неудержимо влекла ее вперед, шаг за шагом.

Она переступила порог комнаты на самом верху здания, которая изобиловала разными… предметами. Металлом, кожей, зеркалами. Лукас находился в самом центре комнаты, обнаженный до талии. Облегающие брюки сидели на его бедрах словно вторая кожа, пот струился по гладкой жесткой поверхности спины. Он наносил один за другим удары по подвешенной на веревке боксерской груше – воплощение грубой силы, примитивной и ничем не сдерживаемой.

Вид его широких плеч, упругого плоского живота и узких бедер поражал воображение, равно как и та ярость, с которой он снова и снова атаковал тяжелую грушу, защищенный лишь тонким слоем ткани вокруг костяшек пальцев. Все это время ноги его не переставали двигаться, и от одного его вида сердце в груди Элис подскочило. Никаких больше озорных ухмылок и легковесных фраз, словно все происходившее вокруг его ничуть не заботило. Казалось, что от изящного и утонченного светского щеголя не осталось и следа, и он предстал перед ней диким и неукрощенным, непохожим на тех людей из общества, с которыми ей приходилось иметь дело до сих пор. Элис вдруг почувствовала, что в ней самой проснулась дикарка, заставляя ее сердце отчаянно биться. Но, как всегда, она сумела взять себя в руки. Возможно, она и нарушила приличия, став адвокатом, но тем не менее оставалась настоящей леди.