— Ну, вообще-то, завтра должен был…

— Не поедешь! — тоном, не терпящим возражений, произнес майор.

— Так меня же отчислят! — Я решил умолчать о своей поддельной справке. Зачем мне еще вешать геморрой на Коляна. Он и так меня выручил, можно сказать, по доброте душевной.

— Не отчислят! Ты… ты… — задумался Зябликов. — Ты заболеешь! Справку я тебе обеспечу!

Надо же, а оказывается у дураков и мысли сходятся!

— Будешь рядом, в городе. Мне так спокойнее будет! И даже не возражай!

Ну, так я и не думал. Вон оно как повернулось. А справка от Зябликова всяко покруче Коляновской будет. Думаю, что он её не на коленке рисовать будет, а у настоящего врача возьмет.

* * *

Митрофан Поликапович Сурков вот уже вторые сутки к ряду не выходил из своего кабинета, надираясь спиртным до умопомрачения. Этого, довольно-таки, дорогого добра, украшенного многочисленными созвездиями, в баре было еще столько, что хватило бы на пару недель беспробудного пьянства. Все эти двое суток он просидел за закрытыми дверьми без еды, только лакая воду из-под крана в пристроенном к кабинету туалете. Все, кто бы ни попытался с ним заговорить через запертую дверь — будь то домочадцы или охрана, мгновенно посылались н. хуй. Пьяный Митрофанушка совсем не скупился на красочные эпитеты, абсолютно перестав фильтровать базар.

Ему сегодня было насрать на всех и вся с высокой колокольни, поскольку его собственная сытая и обеспеченная жизнь с недавних пор раскололась на две абсолютно разных половинки и стала похожа на большую и толстую слоновью задницу. В мгновение ока она превратилась в полное дерьмо, выбраться из которого не представлялось возможным. Ибо силы, принудившие его к будущему жалкому существованию, не поддавались разумному объяснению! Возможно, что его бабка-знахарка могла бы объяснить и растолковать все нюансы, которые он не понимал и не принимал. Но видеть перед собой её сморщенное, словно печеное яблоко, блаженное лицо он тоже не хотел.

Вот уже двое суток он не появлялся на работе, но это было меньшее из зол — ведь он мог себе это позволить. И никто в трезвом рассудке не посмел бы поставить ему прогул. Он двое суток не справлялся о «прочих делах», никоим образом не связанных с основным местом работы, ну разве что только опосредованно. Но он мог позволить себе и это — хорошо отлаженный механизм, работающий как швейцарские часы, мог какое-то время протянуть и без его непосредственного контроля и участия. А вот позволить себе продолжать прежнюю жизнь он не мог! И что с этим делать, Митрофанушка не представлял. Вернее, представлял, но боялся признаться в этом даже самому себе. Кем он будет в этой будущей гребаной всеми чертями жизни? Вонючим обсосом с мятой трешкой в кармане, пытающийся дотянуть от зарплаты до зарплаты? Ведь без его «темных схем», преступных махинаций и откровенного разбоя нормальной капусты не нарубить!

Однако и ослушаться спустившего с небес или поднявшегося из самого ада (сам Митрофанушка склонялся ко второму варианту) крылатого Надзирающего, легко играющего самим временем, он реально боялся. Вид приоткрытого всего лишь на мгновение кровавого и огненного пекла, поселил в его трусливой душонке настоящий дикий ужас перед неизбежным, а что самое главное — практически вечным, возмездием.

От мрачной «меланхолии», самокопания и самоедства, а еще больше от безграничной жалости к самому себе его оторвал телефонный звонок. Номер этого телефона во всем Владивостоке знали всего-навсего несколько человек. И звонили либо в самых экстренных случаях, либо при возникновении серьезных вопросов, требующих разрешения таких же серьезных проблем. Сурков, после небольшого ночного забытья, пребывал в каком-никаком, но относительно вменяемом состояние. Ну, в смысле, мог членораздельно выговаривать слова.

Едва прозвенел звонок, он резко поднял трубку — громкий перезвон телефонного аппарата болезненно был по похмельным мозгам.

— Какого хрена в такую рань? — прохрипел в трубку пересохшим горлом толстяк.

— Вечер в хату, Митрофан, — раздался из трубки слегка вкрадчивый знакомый голос одного важного «компаньона» по «темным» схемам. — Какая, нахрен, рань? Стемнеет скоро… Ты на кочерге что ли? — Догадался собеседник. — С какого перепугу дубасишь?

— С какой целью интересуешься, Министр? — хорошо зная тюремные повадки компаньона, обрубил конца Митрофан.

— Да вот содействие твое в одном вопросе не помешало бы, — не стал темнить криминальный авторитет. — Соображать еще можешь? Или мне попозже позвонить?

— Давай лучше сразу, — буркнул Сурков, ища взглядом выпивку. — Ща только глотку промочу слегка…

Початая бутыль дорогого коньяка обнаружилась неподалеку, на краешке стола, за которым развалился в кресле опухший Митрофан. Он протянул руку, схватил прохладную бутыль, сделал несколько крупных глотков, а после приложил освежающее стекло ко лбу.

— Внимательно… — морщась, произнес он в трубку, похмельная голова болезненно пульсировала.

— Дело в следующем, Митрофан, — услышал он в ответ, — тут недавно моих босяков менты в холодную закрыли…

— П-ф-ф… — пьяно фыркнул Сурков. — Тоже мне проблему нашел! Хулиганка? Дай на лапу начальнику ментовки, как обычно. Да не скупись, а то я тебя знаю!

— Нет, Митрофан, тут не совсем обычный вариант. Они как раз на ментов по незнанке наехали. При задержании легаши одного из этих олухов даже подстрелили…

— Б-у-у… Тоже не проблема, всегда ситуевину так повернуть-вывернуть можно, что стрелявшего еще и посадят… К Флейшману обратись, он дельный адвокат, как раз по таким вопросам…

— А то я без тебя об этом не знаю, — нервно произнес Министр. — Ты до конца дослушай! На руках у этих дятлов ствол… Грязный… Пока он экспертизу не прошел, все не так печально… Но проблемка нарисовалась с другой стороны — я тут сдуру Колобка в мусарню направил, чтобы он там шухеру навел…

— Кого? — Митрофанушка чуть со стула не свалился. — Колобка? Так он же у тебя напрочь отмороженный! Че он порешать без мордобоя может?

— Ну, — усмехнулся в трубку Министр, — в последнее время прокатывало. Только в этот раз что-то не так пошло — в гадильник[1] он зашел, а оттуда не вышел.

— Ничего удивительного — повязали дебила. Не на всех легавых его тупые замашки действуют.

— А вот хрена — нифига он не обеднел[2]! Я специально вентилировал. Он просто пропал! Как, сука, в ниппель — туды дуй, а оттуда х. й! И мне, Митрофан, такие фокусы совсем не нравятся!

— Хочешь сказать, его