кабинете, но тогда это было в порыве страсти, а сейчас осознанно.

Дрожащими руками она обхватила его за плечи:

— Максим, пожалуйста…

Он не шелохнулся. Продолжал испепелять уже харкающего кровью Смирнова своими бурлящими ненавистью глазами, а кулак завис в воздухе.

— Максим…

Она мягко повернула его лицо к себе. Чуть прикоснулась ладонью к ледяной щеке. Он встретил её взгляд. Она видела его всякого. Злого, пылающего яростью, презрительного, но такого — никогда. Он выглядел так, словно в него вселился сатана.

Сложно было прочитать эмоции в его глазах, настолько всё было смешано. Как будто всё плохое, что было в этом мире, окутало его. Его трясло. Ноздри расширялись, и дышал слишком часто. А во взгляде потемневших глаз плескалось чистое безумие.

— Максим, пойдём.

Лиза потянула его на себя, вставая на ноги. И он поднялся, поддавшись ей. Позволил утянуть его за собой. Она взяла его ладонь в свою руку и повела за собой.

Она смотрела перед собой, а студенты расступились перед ними, но Лиза не видела их лиц. Не слышала разговоров. Чувствовала, что он идёт за ней, и это было самым главным.

Повела не к зданию, а вглубь лесного массива. Они молча шли, пока толпа позади полностью не скрылась из вида.

Ромашова глубоко вздохнула и остановилась. Он стоял позади, всё ещё держа её за руку. Обернулась, посмотрела на него.

— Зачем ты так? — тихо спросила.

Громов подошёл к ней вплотную.

Парк испускал звук колышущихся ветвей и падающих шишек, которые с глухим стуком падали о землю. А небольшой пруд неподалеку хранил молчание, и лишь круглая луна отражалась в стеклянной глади.

Громов смотрел на неё пристально, и ей стало страшно. Ведь они совсем одни тут, вдруг он сделает ей что-то плохое?

Он вскинул руку, а она испуганно дёрнулась. Максим удивлённо изогнул бровь, а рука зависла в воздухе возле её плеча:

— Ты боишься меня?

Лиза сглотнула:

— Да.

Громов нахмурил брови и задумчиво склонил голову набок:

— Ты думаешь, я смогу сделать тебе больно?

— Да.

Он тяжело вздохнул. Одним движением руки прижал к себе. Зарылся в кудрявые волосы носом и пробормотал:

— Я скорее умру, чем причиню тебе боль, Ромашка.

А она наконец поняла. Поняла, что всё это время безостановочно падала вниз, не зная где окажется в конце.

Что ждёт её в глубине, в тёмной пучине неизвестности? Ответ находился всё это время у неё перед носом. А она не замечала его. Или не хотела замечать. Она поняла, что падала туда, где он стоял и долгое время ждал её, посматривая на часы. Гадал, когда же она осознает. Поймёт. Примет. Наконец упадёт, встанет и отряхнётся. Увидит его. Встретится с ним взглядом, и, как по щелчку, всё встанет на свои места.

От него пахло травой и кровью. Адская смесь щекотала ноздри, но он обнимал так нежно, что хотелось раствориться в объятиях и просто быть рядом.

— Максим?

Громов дышал её волосами и крепко прижимал к себе, она чувствовала, как бьётся сердце в его грудной клетке.

— Да?

Лиза обнимала его широкую спину и смотрела на безмолвную гладь небольшого университетского прудика.

— Что происходит с нами?

Вопрос повис в воздухе. И некоторое время они молча стояли, крепко прижавшись друг к другу.

Стая птиц с громким щебетом пролетела над головами, оставляя после себя еле слышный звук отдаляющихся хлопающих крыльев.

— Я не знаю, что происходит с нами. Но я не хочу больше никого видеть возле тебя, — Громов поднял голову и посмотрел на неё с нежностью, но слова резали ножом, — В следующий раз я убью его, Ромашова.

Глава 36

— Что это было, Макс? — Паулина злилась.

Ну хоть догадалась надеть шапку. Подготовилась для разговора с ним, умничка.

— Что было?

Громов подходил к гостиной, когда встретил её. Облокотившись о стену, она ждала его возле входа. И устроила допрос.

— Почему эта зубрила держала тебя за руку? И почему ты с ней вообще куда-то пошёл?

Максим глубоко вздохнул и сжал пальцами переносицу. Зажмурил глаза.

— Паулин, отъебись. Я устал и хочу отдохнуть.

Двинулся в гостиную, а Паулина посеменила следом, закидывая вопросами:

— Куда ты ходил с ней? Что вы там делали? Я чего-то не знаю?

Громов опустился в кресло и вытянул ноги.

Этот уёбок хорошо ему втащил, челюсть болела, но как же было похуй.

— Зачем ты избил Смирнова? Что он тебе такого сделал?

Он расстался с Ромашовой буквально десять минут назад у главных дверей здания. Они так и не поговорили нормально, ничего не прояснили. Просто стояли в обнимку и наслаждались друг другом.

Он мог говорить за двоих, потому что понимал, что она тоже что-то чувствует к нему. Могла ведь оттолкнуть его и начать подтирать Смирнову кровавые сопли. Но Ромашова пошла с ним, увела его. На глазах у толпы.

— Максим, у тебя кровь на рубашке! Тебе больно?

А как она стонала под ним тогда… Как прогибалась, когда он ласкал её пальцем между ног. Как твердели соски и разбухал клитор от сильнейшего возбуждения. А какая узкая…

— У тебя что, встал?

Громов опустил взгляд на брюки. Действительно, встал. Макс поправил его рукой и зевнул:

— Ну допустим, и что?

Паулина стояла перед ним в короткой юбке и белой блузке. Пухлые губы чуть приоткрыты, а большие глаза уставились ему в пах. Почему он раньше считал её самой красивой в универе?

— М-м-м, я тоже тебя хочу, — она потянулась к нему, озорно ухмыльнувшись.

Громов резко выставил перед ней руку:

— Нет, Паулин. Уйди, пожалуйста.

Она недоумённо уставилась на него, хмуря брови:

— Это как понимать? У тебя на диван что ли встал?

Господи, дай ему сил.

— Паулин. Давай договоримся, — Громов говорил тихо, но уверенно, — Я не желаю тебя больше. Ты больше ко мне не подходишь и не вертишь задом. Не просишь оттрахать, отсосать и всё в этом же духе.

У Паулины было такое выражение лица, будто он ей пощечину влепил:

— Ты меня бросаешь?

— Мы не были никогда парой, Паулин, — Громову тяжело давался этот разговор, но необходимо было поставить точку, — Я бросаю трахать тебя, поняла?

— Нет, не поняла. Тебе Смирнов так сильно по голове настучал что ли, что за бред ты несёшь?

Громов посмотрел на неё. И ведь и правда не понимала. Стояла и смотрела с недоумением. Как это они больше не будут трахаться? Разве такое вообще возможно?

— Паулин, я серьёзно, — Громов устало облокотился на локоть и подпёр голову ладонью, — Ты просто берёшь и больше