Потом она стала представлять, как они пойдут вчетвером в зоопарк. И как два маленьких человечка, похожие на них с Алешей, будут удивляться разным зверям, как будут распахиваться их глазенки в священном изумлении перед разнообразием природы... Сколько всего им предстоит узнать! Как много мы, оказывается, постигаем с момента прихода в мир... Все открытие, все в первый раз: и дерево, и кошка, и слон в зоопарке, и ложка в тарелке...

...Ей послышалось, что в двери ее комнаты звякнул ключ. Александра резко села на кровати. Прислушалась. Дождь грохотал.

Нет, показалось. Она снова вытянулась на диване. ...Да, так вот, маленьких человечков каждый день будут ждать открытия, и они с Алешей будут помогать их делать...

Металлический "треньк" снова вплелся в шум дождя. Сердце ее ухнуло, сбившись с ритма. Он пытается войти к ней?! У него все же есть второй ключ?!!

Она буквально сползла с дивана и приблизилась к двери. Ее ключ торчал в замке. Значит... Значит, он не сможет вставить свой... Или сможет???

Она прислушалась к тишине за дверью. Ей послышалось? Или что-то другое тренькнуло? Он на кухне? Он звякнул посудой? За шумом ливня ничего не слышно, ничего...

«Подожди, подожди, подожди...» – вдруг донеслось до нее тихое бормотание.

"Подожди, – дожди, дожди..." – вспомнилась песенка. Неужели он поет? Ей казалось, что она слышит именно эти слова... Прямо за своей дверью. С кем он разговаривает? С ней? С самим собой? Или кто-то еще есть в доме?

Она с силой нажала на свой ключ – на тот случай, если снаружи его можно вытолкнуть из замочной скважины. Она боялась дышать, чтобы Бенедикт не догадался о том, что она стоит тут, под дверью, и жмет на головку ключа, которая больно впилась в ее ладонь...

Протекло, наверное, еще минут двадцать, но больше ни одного звука не долетело до нее. Он и так-то ходил легко, да к тому же в доме переодевался в мягкие тапочки, а уж за шумом ливня и вовсе ничего нельзя было расслышать...

Александра отпустила ключ, но отойти от двери побоялась. Устав стоять, она села на пол, прислонившись спиной к дверному косяку... Да так и заснула.

Тамара не подвела, и уже с утра он слетал на Петровку, чтобы получить первые распечатки. Алексей не знал статистику по несчастным случаям и самоубийствам, но полагал, что их количество зашкалит далеко за число нераскрытых преступлений. И сейчас он был приятно удивлен, получив на руки всего семь дел.

– Я еще не закончила поиск, Кис, не успела, – виновато проговорила Тамара. – Работы очень много, сам знаешь...

Да, рано он порадовался... Но ничего, главное, что можно было начинать работать, двигаться вперед!

Он высвистал Виктора для разговора в кафе, в то же самое, что и прошлый раз, в саду "Эрмитаж". Объяснил новую задачу: попытаться найти в делах, выловленных Тамарой, нужные им признаки: все тот же семейный профиль неверной жены и...

"И плохой матери", – вертелось на языке. Но после всех исповедей, услышанных им, не хотелось припечатывать чужие судьбы поверхностным моралистским штампом. От него пахло советской властью, товарищескими судами и партсобраниями.

...Поразительно, что маньяк, выбиравший жертв по этим двум признакам, именно так и рассуждал!..

Алексея неожиданно передернуло от этой мысли. Как ускользающе-незаметна грань между "нормальным" менталитетом обывателя и больным мозгом маньяка!.. То есть разница между ними существенная: первый словесно поносит ближнего, второй его лишает жизни. Но истоки у них одинаковы: они присвоили себе право быть судьей.

Сразу завертелись в памяти какие-то обличительные статьи, фрагменты телепередач, выкрики из митингующей толпы... Их всех роднило воинствующее неприятие. Неважно, чего. Важным было само идейное отрицание права ближнего на другую внешность, жизнь и мышление.

"Боже мой, весь мир болен, – подумал Алексей. – Почему стольким людям непонятно, что нет и не может быть никаких общих идей? Что каждая ситуация, каждая судьба конкретна? Что нельзя всех измерять единой меркой, укладывать в прокрустово ложе одноклеточной морали?"

Кис, ты, кажется, поглупел от усталости, сказал он себе. При чем тут "непонятно"? Они же не хотят понимать, «судьи» эти. Ведь как сладко почувствовать себя обличителем: сразу и сам возвышаешься в своих глазах. Назвав соседку «шлюхой», чувствуешь себя праведницей. Да не просто, а вещающей от имени «морали»! А ежели начать вникать, то может выясниться, что обличать нечего, и враз судьей перестанешь себя ощущать, и собственная персона покажется такой мелкой и скучной, неинтересной даже самой себе...

– В общем, ты сам знаешь, кого мы ищем! – закончил он фразу.

Расставшись с Виктором, Алексей вернулся к себе на Смоленку и принялся за настойчивый обзвон уже знакомых вдовцов и прочих родственников. Вопрос был один: о приходившем к ним домой, под любым предлогом, человеке в период между концом мая и концом июля. О человеке, который непременно обронил, кстати или некстати, что его зовут Бенедикт.

...Его вспомнили все! Он назывался слесарем, представителем бюро технической инвентаризации, пожарной и санитарной инспекций – доверчивые граждане пускали его в квартиру, где он получал определенную свободу перемещения. В квартирах он ориентировался быстро, с легкостью определяя, где находятся украшения, куда именно подложить медальон. А там, где не смог определить, подкладывал в карманы одежды, как это было с Леной, женой шофера-дальнобойщика. Причем ни один человек не заметил каких-то посторонних движений со стороны Бенедикта. Можно было бы предположить, что он имел опыт вора-домушника... Да только маньяки по кражам не специализируются. В крайнем случае снимают с жертв украшения, да и то редко, – материальные ценности их обычно не интересуют...

Его внешность, однако, люди затруднялись описать: кто будет всматриваться в лицо слесаря? "Да какой-то такой, ничего особенного", – примерно так отвечали детективу. Только "мама Маша" описала его приблизительно, но и это было уже подарком: ее описание совпадало с Дуняшиным с той или иной степенью точности: за сорок, рыжеватый, худощавый, узкое лицо, светло-карие глаза. Правда, Маша нашла его улыбчивым и даже разговорчивым. Ну что ж, у него была задача проникнуть в квартиру и подбросить медальон – и он старался, напрягался...

Алексей задумался о том, сможет ли Серега срочно организовать фоторобот и согласится ли Маша, как вдруг она спросила:

– Хотите, я вам его портрет нарисую? Не очень точный, потому что я его особенно не разглядывала, но все-таки лучше будет, чем словесное описание...

– А вы сумеете? – усомнился Кис.

– Думаю, что да. Я по профессии художник-дизайнер...

– Когда?!

– Завтра, – Алексей услышал, как она мягко улыбнулась в трубку. – Постараюсь завтра сделать. В крайнем случае послезавтра...