– Тем лучше. Не слышал ли ты, почтеннейший Дипивара, о приготовлениях к войне? Торговцам такие вещи всегда известны.

– Много говорят о том, что царь Гидарн намерен покорить Дельту. О том же, что он намерен воевать с Ниром – не слышно.

– Да, но мы находимся как раз между Шамгари и Дельтой. Миновать Гидарн нас не может. Ксуф ему не друг, даже наоборот. Жалеть нас ему не с чего. Почему же он не нападает?

– Не знаю. Но, согласись, если бы государь Гидарн захотел нарушить перемирие, он бы давно мог это сделать. Замыслы царей – не нашего ума дело.

Уже совершенно стемнело, и низкие звезды висели словно бы над самым пологом шатра. Но ярче звезд пылала костры, где на угольях жарилось мясо. Было и чем запить, и кое-где уже слышались песни, исполняемые такими голосами, что лучше бы их обладателям родиться немыми. Веселье не помешало и караванщикам, и бывшим разбойникам расставить часовых.

Шарум, сидя у костра, повествовал:

– А вот еще был случай. Один сапожник приходит к себе домой – и видит, дверь не заперта. Вбегает он и застает жену в постели с городским стражником. И как закричит: "Ну ты и дурак! С бабы что взять, волос долог, ум короток, а ты должен понимать, что дверь запирать надо. Ведь мог войти не я, а кто-то чужой!"

Сови демонстративно зевнул.

– Я эту байку слышал, еще когда в люльке лежал. И она уже тогда была старой.

– Тогда сам рассказывай…

Почтенный Дипивара раскланялся и удалился к своим людям. Дарда осталась одна и размышляла над тем, что услышала. Не слишком ли этот уроженец Паралаты защищает Гидарна? Кстати, имя "Дипивара" на одном из шамгарийских диалектов означает "писец", "грамотей". Не слишком подходяще для купца. А может, и подходяще. Купцы издавна совмещали свое ремесло со шпионажем. Выглядывали, узнавали, запоминали… Надо будет перемолвится на этот счет с Иммером.

Теперь, когда не было необходимости прятать лицо, она съела кусок лепешки, и выпила немного вина.

"А Гидарн не нападает именно потому, что Ксуф ему не друг. Правитель Шамгари в любом случае может пересечь Нир. Но ему нужны не мы, а наши дороги. Он хочет сохранить армию для войны с Дельтой, не тратя сил на блуждание в песках и горах, а также на стычки с нирцами. Он также хочет быть уверен, что воюя в Дельте, не получит удара в спину. Так что в Зимране Гидарну выгоднее иметь на троне не врага, а союзника. У Ксуфа, кажется, до сих пор нет наследника… Гидарн смотрит и выжидает. Умный полководец знает свой час. Впрочем, это действительно, не нашего ума дело".

Огней снаружи поубавилось. Многих пришлых сморила усталость и сытость. Но кое-где костры еще пылали, и к ним стали подтягиваться местные жители. Ими двигало желание совершить какой-либо выгодный обмен, а что подлежало обмену – это другой вопрос.

Лаши закончил препираться с приказчиками. Он мог бы завершить дело и раньше, но ему нравился сам процесс торга. Несомненно, из него мог бы получиться такой же дельный купец, как разбойник и страж границы. Однако, пока что это его не заботило. А заботило его совсем другое. И днем и вечером он достаточно потрудился ради Паучихи и князя Иммера, и сейчас мог с чистой совестью поразвлечься. Об этом он и думал, оглядывая освещенные отблеском пламени мазанки поселян и рощу, темневшую за ними.

С самого начала Паучиха запретила своим людям насиловать женщин и девушек из селений. И с этим запретом согласились – иначе бы не добиться доверия пастухов и землепашцев. Но ни слова не было сказано, что пограничные стражи должны прогонять женщин, приходящих к ним добровольно. А во многих селениях, особенно в пастушеских становищах, сохранялись древние обычаи, по которым целомудрие были обязаны блюсти только замужние женщины, а девушки вправе вести свободный образ жизни. Обвешанные оружием пограничники на горячих конях (ладно, пусть на меринах), привлекали девушек больше мирных пастухов, к тому же их подстрекало извечное женское любопытство. Пуще того – некоторые родители сами приводили к пограничникам своих дочерей. Одними двигала банальная корысть, другие желали заручиться таким образом защитой для своей семьи. Некоторые, потеряв надежду выдать свою дочь замуж или продать в наложницы, просто напросто приобретали внуков, которые продолжили бы их род. О таком явлении, как неверные жены, даже и распространяться неловко.

Но, кроме девушек из селений и становищ, были еще и рабыни, отбитые у налетчиков. И среди них находилось немало тех, кто на все были готовы, чтобы обзавестись сильным покровителем – хотя бы до Каафа.

Так что сдержанность людей Паучихи вознаграждалась сторицей. И Лаши имел основание полагать, что при желании найдет, с кем скоротать ночь. Но он, будучи хорошим другом, думал не только о себе.

Эту девушку звали Ахса. Дарда запомнила ее имя, потому что она была первой.

Ахса была родом откуда-то из северной части Нира, чуть ли не с границы с Калидной. Как она попала в рабство, Дарда никогда не спрашивала. Но, видимо, до определенного момента рабское состояние не было ей особенно в тягость. Профессиональные работорговцы не обращаются плохо с красивыми девушками – зачем портить хороший товар? Ахса была более чем миловидна. Невысокая, тонкая, черноволосая, белокожая, с большими темными глазами под дрожащей бахромой ресниц, она обладала врожденной грацией танцовщицы. Понимающий человек сразу бы сообразил, что в Каафе сможет выгодно продать ее, даже не выставляя на открытые торги, в наложницы богатому купцу или в храмовые прислужницы. И в этом случае жизнь девушки сложилась бы, если не счастливо, то не хуже, чем у многих свободных. Но бандиты из Хатраля, захватившие караван, в котором ее везли, выгоду презирали. То есть, конечно, людьми они торговали, но убили бы каждого, кто осмелился бы поставить их на одну доску с низкими торгашами. Добыча, взятая мечом, прежде всего служила для их удовольствия.

Когда хатральцев перебили, с Ахсой обошлись так же, как и с прочими рабынями – накормили, кинули какой-то плащ прикрыться, но особого внимания не обратили. Тем более, что она молчала и не лила слез. (Впрочем, это нередко бывало – у измученных и запуганных женщин не оставалось сил для рыданий).

А ночью она пришла к Дарде.

Когда Дарда поняла, зачем она пришла, то удивилась. Но не слишком . В Каафе можно было навидаться всяческих извращений , (хотя, откровенно говоря, Кааф был ничуть не развратнее и не греховнее любого большого города). Да и в храме Никкаль ее достаточно просветили по этой части.

Сама Дарда никогда не испытывала влечения к женщинам. Правда, к мужчинам тоже. Ее первый опыт, закончившийся так позорно и плачевно, был следствием гордыни, и ничего иного. При своих нынешних богатстве и власти она могла бы иметь сколько угодно любовников, несмотря на безобразие – заставить или купить. Если бы захотела. Но она не хотела. Так сильно обожглась на Ильгоке, что и мысли не подобной допускала. В Каафе имели хождение самые бредовые слухи, но даже в жесточайшем бреду никто бы не предположил, что Паучиха, при ее образе жизни хранит себя в чистоте. Однако это было так. Но вовсе не из благих побуждений. Есть вещи, которые уродам не положены, и с этим нужно смириться. Дарда полагала, что она смирилась.