– Ты сердишься?

Приветливый голос молодого человека мгновенно рассеял всю досаду Жана-Реми, но оборачиваться он не стал. Он нашел засахаренную дыню – отличное начало ужина, и укроп – им можно приправить рыбу.

– Тебе помочь? – не отставал Ален.

– Да, накрой на стол и налей мне розового вина, – с расстановкой ответил Жан-Реми.

Все еще не оборачиваясь, он достал из шкафа сковороду, кастрюлю и приправы. Было слышно, как Ален ставит приборы на стол, потом он почувствовал, что молодой человек стоит у него за спиной.

– Выпьешь со мной? Художник взял стакан.

– За тебя, – нежно проговорил он. – Может, все-таки расскажешь, что стряслось?

Он привык к резким перепадам настроения у Алена, но в этот вечер молодой человек был совсем не такой, как обычно. Не мрачный, а, скорее, нервный, беспокойный, будто хотел что-то сказать, но не мог решиться. Чтобы помочь его откровениям, Жан-Реми смерил его насмешливым взглядом.

– Мне ты можешь все сказать. Что с тобой сегодня? Ты ведь знаешь, я все пойму.

Он решил идти на этот риск. Даже если правда была неприятна, он предпочитал ее знать. Ален был свободен, у него бывали интрижки, в том числе с девушками, но, в конце концов, он всегда возвращался, и это было главное.

– Когда ты уезжаешь? – угрюмо спросил молодой человек.

От удивления Жан-Реми рассмеялся.

– На следующей неделе, когда приедет твое племя!

Он очень неохотно уезжал в Венецию, но там у него хотя бы были друзья, и это было лучше, чем ждать здесь, на мельнице, и знать, что Ален не придет. Да еще Клара постоянно присылала приглашения, и ему стоило немалых усилий отказываться. Из Италии художник отправится в Женеву, на вернисаж своей выставки: в этом году он очень много работал для этого. Дальнейших планов у него не было, но там он посмотрит, что-нибудь придумает по ситуации. Помолчав, он осторожно добавил:

– Я уезжаю в пятницу. Но если ты будешь занят, то я не обижусь.

Жан-Реми был убежден, что лучший способ общения с недоверчивым мальчиком вроде Алена – это предоставить ему полную свободу действий. С нервной улыбкой художник повернулся к кастрюле с кипящей водой. До сих пор он держал себя в руках, это стоило ему многих, очень болезненных усилий, но он должен был оставаться доброжелательным и понимающим, не выдавать своих чувств.

– Ты в самом деле должен ехать? – спросил Ален.

– В Венецию? Нет, это не обязательно. Я еду туда ради удовольствия!

– Ах да, у тебя же много друзей в Италии…

– Друзья – да, но и сам город прекрасен. Когда-нибудь мы съездим вместе, и ты сам влюбишься в него с первого взгляда.

Жан-Реми говорил с опаской: он не понимал, куда клонит Ален, но всеми силами хотел избежать ссоры. Из кухни запахло жареной рыбой, и художник распахнул входную дверь, чтобы проветрить. Дождь прекратился, солнце клонилось к закату.

– На этой неделе мне прислали книги. Они на маленьком столике рядом с мольбертом. Посмотри. Может, тебя что-то заинтересует. Там последний сборник Арагона, тебе непременно понравится.

Не двигаясь, он стоял на пороге: издалека холмы с оливковыми плантациями казались серебряными. Вечерний свет завораживал, и ему даже захотелось сделать фотографию, чтобы потом воссоздать эти цвета на своей палитре. Всю неповторимую гамму серого и розового.

Рука Алена мягко легла ему на плечо.

– Тебя заинтересовали оливки? Помнишь февральские заморозки три года назад? Так я еще никогда не огорчался…

Жан-Реми прекрасно помнил ту ледяную зиму: Ален метался, как лев в клетке, потом в бессильной злобе отрывал покрытые инеем плоды и сломавшиеся от полярного холода ветки. Несколько деревьев погибло, пришлось высаживать новые.

– Жан, – Ален всегда называл только пол-имени, – я буду скучать.

В тишине слышались крики пикирующих с высоты стрижей. Жан-Реми обрадовался словам Алена, как подарку, но тут же опомнился и не стал придавать им значения.

– Ален, тебе никто не нужен. Тебе хватает тебя самого.

Художник корил себя за эти слова, но они были правдой. Через пару месяцев, когда Морваны уедут, Ален придет однажды вечером и скажет только: «Рад тебя видеть». А дальше – как пожелает: или останется на ночь, или исчезнет так же внезапно, как появился, и оставит Жана-Реми в полной неопределенности.

– Не уезжай надолго…

Шепот Алена был едва слышен, но он в первый раз о чем-то просил. Удивленный Жан-Реми повернулся к нему.

– Почему? Тебе приятно, что я скучаю здесь? Хочешь, чтобы я понапрасну ждал тебя?

Золотистые глаза Алена внимательно смотрели на художника, и тот перестал упорствовать, нетерпеливо махнув рукой.

– У меня уже все расписано, множество встреч…

– С кем?

Резкая интонация была легко узнаваема – это была ревность. Пораженный Жан-Реми хотел улыбнуться, но сдержался.

– С музеями, с площадью святого Марка, со старыми друзьями и с директором галереи. Я… польщен, что тебе это интересно.

Ален не стал больше расспрашивать и ничего не говорил. Известность Жана-Реми росла, он ездил в Париж и по Европе, но раньше Алена это не волновало, и он не завидовал путешествиям художника.

– Если хочешь, я могу поменять планы и вернуться 14 июля.

Предложение родилось у него спонтанно, он даже не успел толком подумать, но уже был готов изменить все свои планы. Ответа не последовало, и он поспешил к плите. Пока с овощей стекала вода, и он выкладывал на блюдо жареного окуня, он чувствовал на себе неотступный взгляд Алена.

– Готово… Ты идешь?

Обменявшись быстрыми смущенными улыбками, они сели по обе стороны большого стола. Жан-Реми взялся разрезать рыбу.

– Спасибо, Жан, – тихо проговорил Ален. – Середина июля – это здорово. А то до конца августа очень далеко. Возвращайся. Я буду приходить к тебе чаще…

В глазах молодого человека что-то странно блеснуло: то ли радость, то ли нежность. Откуда эта сентиментальность? Или он запаниковал из-за приезда семьи? Так или иначе, Жан-Реми не приписывал себе в заслугу эту неожиданную нежность, у него не было никаких иллюзий. Ален все время держал его на расстоянии, и он, в конце концов, забыл, что сам был привлекательным мужчиной на пике блестящей творческой карьеры. Он мог жить, как хочет, покорять мир, а не зависеть от желания мальчишки, которого завоевывал уже многие годы.

Только вот ради этого мальчишки Жан-Реми был готов пожертвовать всем.

– Это только потому, что меня зовут Морван-Мейер! – возражал Винсен. Бабушка энергично покачала головой и жестом приказала ему молчать.

– Ты принижаешь себя, и сам это понимаешь. Твой отец, быть может, самый лучший адвокат в мире, – и тот тебя признает. Люди ценят тебя не за фамилию, а за мастерство!