Она говорила плаксивым, почти испуганным голосом, но Клара знала, что, как только речь заходила о младшем сыне, Мадлен становилась упрямой. Откладывать объяснение дальше было нельзя.

– Вы хотите сама управлять вашим состоянием? – спокойно спросила Клара. – Со своей стороны я не создам вам в этом препятствий.

– Вовсе нет! Я ничего не понимаю в денежных делах, я полностью доверяю вам. Я хотела бы только…

– Да-да, я вас поняла. Назовите сумму. Услышав цифру, пораженная Клара подалась вперед.

– Боже правый! Да вы хотите купить целый больничный комплекс!

– По-вашему, это слишком много?

– Не знаю… Что вы собираетесь с этим делать?

– Подарить Готье. Это будет мой свадебный подарок.

– Отличная идея! Но будем разумны. Подумаем и о других ваших детях. Существуют законы, каждый имеет право на свою обязательную долю, и это надо уважать…

Мадлен согласно закивала головой, счастливая, что убедила свекровь взять дело в свои руки.

– Я постараюсь, – пообещала Клара.

Эта фраза ни к чему ее не обязывала, зато теперь у нее были развязаны руки. Она частично удовлетворит Мадлен, как можно больше ограничивая убытки от ее пристрастия к младшему сыну. Откинувшись в кресле, она спокойно улыбалась, и тут голос Даниэля принес желанное разнообразие.

– Можно к тебе, бабушка?

Дверь была открыта, но он не решался переступить порог, и Клара сделала ему знак войти.

– Я очень рада, дорогой!

Молодой человек вежливо улыбнулся Мадлен и устроился на большом пуфе у ног Клары. После отъезда Винсена он стал чаще других заходить к ней. Время от времени, внося немного оживления, приходила Мари с детьми, да иногда между двумя ночными дежурствами в больнице появлялся Готье. Но чаще всего Даниэль оказывался между тетушкой, с которой не о чем было говорить, и отцом, который говорил с ним только о будущем. Поболтать можно было только с Кларой, и Даниэль снова полюбил дискуссии. Успехи в учебе изменили его. Красноречивый, интересующийся всем, наделенный прекрасной памятью, он мог бы показаться легкомысленным, если бы не дипломы, которые он с такой легкостью получал. Став лучшим выпускником Политехнической школы, он поступил в Национальную школу администрации; учение и там было ему в радость.

– Твой отец вернулся?

– Нет еще. Но когда вернется, приготовься слушать похвалы генералу де Голлю. Как всегда!

– Ох уж эта алжирская история… – скучающе вздохнула Мадлен.

Раздраженные, Клара и Даниэль одновременно посмотрели на нее.

– Национальное собрание проголосовало за срочное введение войск, – напомнил Даниэль.

– Возможно. Только от политики у меня голова идет кругом, – вставая, ответила она.

Разочарованная, что разговор будет не о Готье, она сослалась на незаконченную вышивку и ушла.

– Как хорошо, что ты пришел, – проворчала Клара, – ты избавил меня от нее!

Протянув руку, она взъерошила волосы Даниэля.

– Ты что, к экзамену не готовишься? – пошутила она.

Он постоянно проходил какие-то конкурсы и, казалось, вечно что-то учил.

– Я решил сделать перерыв… Бабушка, а кто это прислал тебе розы?

– Твой кузен. Очень мило с его стороны, он всегда так галантен.

Даниэль ничего не ответил: последние слова его смутили. Четыре года назад он видел Алена с Жаном-Реми в парке Валлонга и с тех пор в его присутствии все время испытывал неловкость. Даже с братом он больше не разговаривал об этом: Винсен не хотел, чтобы кто-то обсуждал Алена.

– Скорее бы лето, тогда мы поедем туда, – вздохнул он.

Клара поцеловала внука в висок: так она всегда делала, когда они еще были детьми. Незаметно для себя Даниэль сказал очень важные слова: Клара надеялась, что Валлонг будет всегда прибежищем для всей семьи, ее связующим звеном. Что станет с Морванами после нее? Шарль не возглавит семью, это точно. Вырастив детей Эдуарда, он исполнил долг, но сделал это неохотно и только потому, что к этому принудила его Клара. Всецело отдав себя семье, она заключила с ним сделку. Нет, вслух ничего не было сказано, но все-таки договор был заключен. Молчание скрепляло Клару и Шарля гораздо сильнее, чем любые клятвы.

Поежившись, Клара набросила на плечи шаль и улыбнулась Даниэлю. Она не была уверена, что Шарль сможет молчать до конца. Если однажды ненависть возьмет верх над разумом, семья будет обречена, и тогда окажется, что Клара так долго и отчаянно сражалась ни за что. Нет, пока она жива, она будет сохранять свой клан.

– Бабушка, ты где-то далеко, – ласково проговорил Даниэль. – О чем ты задумалась?

Голубые глаза Клары встретились с ясными глазами молодого человека.

– О вас, дорогой мой, о вас…

Но мысли ее были не только об этом.

Шарль ходил, по кабинету и составлял начало новой речи. Сильви ушла несколько часов назад, и он сразу же погрузился в работу – так легче забыться. О Сильви напоминала только запись в ежедневнике: «16.00 Мадам Уилсон».

– …правосудию нужны доказательства, а не туманные презумпции, которые… нет!

Он не мог сосредоточиться и, только остановившись, понял, что очень устал. Часы на столе показывали восемь вечера, секретарши уже ушли, в конторе было тихо. Скоро на авеню Малахов подадут ужин. Шарль хотел было позвонить матери, предупредить, что не придет, но передумал. Его не привлекал одинокий ужин в кафе поздним вечером. Да и дело было несрочным.

Шарль машинально выглянул на улицу. Там уже зажигались фонари, по тротуару куда-то спешили люди. Где-нибудь в Париже Стюарт, наверное, рассказывает Сильви о поездке. Пытается ли он развеселить ее? Очаровать? Он не боится, что, оставшись одна, она ему изменяет?

Подавив вздох, Шарль отошел от окна. Он сложил бумаги, написал короткое послание своему поверенному. Мысль о Сильви была навязчивой, он не мог ее отогнать.

«Я состарюсь один, умру один… Если где-то есть рай, я хочу встретить там Юдифь».

Вот только веру в это он потерял.

«Зачем верить? Что изменится? Все равно ад для меня гарантирован».

В детстве Клара учила их Закону Божьему и десяти заповедям, которые он не соблюдал. Он не смог подставить вторую щеку, он поддался жажде мести. И если есть божественное правосудие, то он будет наказан и никогда не встретится с той, которую любил больше всего на свете. Редкое, неповторимое чувство. Огромная всепоглощающая любовь, – и только с Юдифью он познал, что это такое, и эта любовь изначально толкала его на крайности. То, что он испытывал к Сильви, имело лишь отдаленное сходство с той страстью, которую вызывала в нем жена двадцать лет назад. И такую силу чувству придала не ее трагическая гибель: каждый раз, обнимая Юдифь, живую, вне опасности, он дрожал в упоении. Отречься от нее, заменить ее кем-то – значит, предать ее память, и он должен построить последний оплот против забвения. Сыновья почти не помнили мать, а он готов был кричать от боли при мысли о ней. Стоило ему закрыть глаза и сосредоточиться, как перед ним возникала она: ее лицо, ее запах, ее жесты. И ее взгляд, в котором Шарль терялся, с наслаждением утопал. Он любил ее до головокружения, даже в повседневной жизни. Страдания, годы и разлука не остудили эту любовь, а просто скрыли глубоко внутри него. Он мог разбередить рану в любое время по своему желанию.