Плошкин изменялся на глазах. Он почти не походил на того человека, которого Алазаев видел по телевизору, чей репортаж записал на кассету, но все же какие-то черты, по которым еще можно было узнать его, сохранились, а то Алазаев стал бы беспокоиться, что ошибся и захватил совсем не того, кто ему нужен.

Водитель превратился в ворох одежд. До помойки их не донесли. Снег растопился от теплой крови, но потом, когда кровь остыла, он опять замерз, кристаллизовался и стал походить на выпавшие из кармана водителя леденцы, которые тот грыз в дороге, скрашивая нудное однообразие. Леденцов было так много, что водителю их хватило бы, чтобы доехать до Владивостока. Никто их почему-то не спешил собирать.

Труп еще не окоченел, и когда Алазаев легонько толкнул его ногой, он принял совсем другую позу.

Алазаев не ждал от репортеров никакого подвоха и мог повернуться к ним спиной, зная, что никто из них не прыгнет к нему на спину, не попытается оглушить и отнять оружие. Они не успеют.

Ракунцев молчал, держал правую руку в кармане, но если там был пистолет, он выстрелил бы, когда здесь находился только Малик, и все же и оператора и его спутника не мешало обыскать.

— Малик, посмотри, что у них в карманах, — сказал Алазаев.

— Ага, — улыбнулся Малик.

Он с воодушевлением принялся похлопывать по бокам, груди и спине вначале одного пленника, точно выбивал пыль из его одежд или отряхивал снег, а потом, видимо удовлетворившись проделанной чисткой, занялся вторым. Малик радовался тому, что может совершенно безнаказанно вытряхивать из карманов бумажники с деньгами. Куртку оператора он оставил напоследок. Он ощупывал ее, как придирчивый покупатель. Не часто ему выпадало получать такое удовольствие, и он, как мог, растягивал его, проверяя по нескольку раз одни и те же места.

Боевики держали оружие небрежно, точно провоцируя репортеров на какие-то необдуманные поступки.

— На, вот.

Малик протянул Алазаеву два бумажника. Один из них по толщине заметно превосходил другой. Его бока округло выпирали, точно крокодил, из кожи которого он был сделан, заглотил большую антилопу и теперь отдыхал, переваривая ее. В бумажнике лежала внушительная пачка купюр разного достоинства. Тысячерублевки мирно уживались с червонцами, так что, в общем, в этом кошельке хранилось тысяч пятнадцать — семнадцать, в другом — меньше. Не густо. Для разбойников с большой дороги, за которых, видимо, и приняли боевиков репортеры, такой улов стал бы полным разочарованием. В сердцах они могли и расстрелять своих пленников. Плошкин смотрел на Алазаева смущенно, как посетитель ресторана, который заказал множество дорогих блюд, а потом выяснилось, что не может за них расплатиться. Остается ему уповать на милость официанта. Тот будто раздумывает, как поступить с клиентом: стоит ли приглашать в служебную комнату, учить кулаками и городошной битой, а потом продемонстрировать результаты нравовнушений второму и отправить его за недостающей суммой, строго разъяснив, что если он не принесет деньги к указанному сроку, то начнет получать своего приятеля по частям.

— Мы репортеры. — Плошкин сказал это медленно, точно прощупывая почву для ведения дальнейших переговоров, а от того, какое воздействие вызовут его слова, зависят дальнейшие фразы. В первой же прощупывался неприкрытый подтекст, особенно он стал виден, когда репортер добавил: — С восьмого канала. Это очень известная компания.

Алазаев и так это видел, рассматривая их редакционные удостоверения.

Но фразу можно было перевести следующим образом: за нас дадут приличный выкуп.

Алазаев удовлетворенно кивнул, показывая своим видом, что подтекст он хорошо понял и повторять фразу в незашифрованном виде не стоит.

Эта дорога не входила в число оживленных, но все же когда-нибудь и на ней должен появиться какой-то автотранспорт. Чем дольше затягивать мизансцену, тем больше вероятность этого.

— Пошли, — сказал Алазаев.

Казалось, что это его слово развеяло большинство страхов репортера. Он чуть приободрился от того, что его сразу убивать не станут, а дадут небольшой шанс, и если компания раскошелится, то он вновь окажется на свободе, а может, его отобьют федералы.

— У меня там аппаратура, — угрюмо сказал оператор, кивнув на автомобиль. — Она денег больших стоит.

— Вытащи ее, — сказал Алазаев.

Он наблюдал, как оператор забрался в автомобиль на заднее сиденье, достал увесистую камеру, спрыгнул на землю, хотел было положить камеру на снег и вновь сунуться в автомобиль, но Алазаев остановил его. С непривычки камеру можно было принять за какой-то новый вид оружия — портативный лазерный луч или переносной гиперболоид инженера Гарина. Алазаев нагнулся, ухватился за нее, попробовал поднять, с трудом оторвав от земли. Он не ожидал, что камера окажется такой тяжелой.

— Ты что же ее целый день таскаешь?

— Приходится.

— Устаешь? Я тебе помогу.

С этими словами Алазаев разжал пальцы. Камера грузно упала, ее перекосило, отвалился объектив и она как тонущий корабль, получивший торпеду прямо по центру кормы, переломилась надвое, осела на мель, а Алазаев стал добивать ее каблуками. Хрупкая оптика рассыпалась после первого же удара, железный корпус сперва прогнулся, от чего внутри его произошли неисправимые разрушения, потом треснул, и наконец из него, как из распоротого живота, полезли внутренности: расколовшиеся микросхемы, платы, битое стекло — все это усеяло снег. Оператор взирал на это с тоской в глазах.

— Ну, вот и все, — сказал Алазаев, посмотрев на свою работу. — Тебя больше ничего не тревожит? Можешь идти?

Он не удивился бы, если оператор полез сейчас опять в машину, достал оттуда мешок, куда стал складывать останки камеры, но оператор только кивнул в ответ. «Вообще-то она застрахована», — оператор только подумал об этом, а вслух, конечно, ничего не сказал.

Со стороны они напоминали не доблестных солдат, блестяще выигравших ключевое сражение этой кампании, а скорее деморализованные, разгромленные, отступающие войска, у которых не осталось сил даже бежать, несмотря на то что на пятки им наседает преследующий противник. Они могут только брести, понуро опустив головы вниз, точно хотят что-то рассмотреть в снегу: отпечатки какого-то зверя, свои собственные следы, которые помогут найти им дорогу обратно или что-то другое. Кто их знает. Они вряд ли ускорят шаг, даже если их начнут подгонять из пулемета или они почувствуют за спиной дыхание смерти. Они только обернутся, чтобы посмотреть, кто же может так отвратительно дышать, еще посоветуют ей воспользоваться освежающей пастой.

Опять пришла зима. Кожа на лице загрубела, стала бесчувственной, как старая кора, а если до нее дотронуться пальцами, покажется, что она превратилась в лед, вся влага в ней замерзла, но подушечки пальцев уже не могут разобрать такие нюансы. Почувствуешь только, что они наткнулись на что-то твердое, надавишь немного — и кожа растрескается, точно скулы покрывает дешевый кожзаменитель, разлагающийся на морозе. Он начнет отваливаться. Но и этого не почувствуешь, потому что лицо покрыто маской.