Шея с трудом удерживала вес головы. Она все норовила откинуться к плечу, пока не решив, к правому или к левому. От свежего воздуха цемент в голове начал потихоньку размягчаться.

Лагерь продолжал спать. Бродили часовые, злые и неприкаянные, как заблудившиеся между раем и адом души, уже уставшие от этой неопределенности, готовые ко всему, даже остаться на земле еще на один срок, но терпеть им осталось недолго.

Между собой они все уже обсудили. Окликать, чтобы хоть как-то развеяться, было некого. Всех боевиков увезли. Новые к селу не шли. Не стоило выключать шарманку Егеева, перемотать бы кассету да запустить ее заново. Кто-нибудь клюнул бы на эту наживку.

Горы безмолвствовали. Они вымерли или все там заснуло, потому что ветер отнес туда сонный газ, и только эхо может летать между склонами, чтобы проверить это. Но все молчали. Языки заплетались. Если кто-то заговорит, то его ненароком пристрелишь, приняв за иностранного шпиона, который ни слова не знает по-русски, лопочет на каком-то непонятном языке.

Все вокруг вытоптано, точно здесь прошла орда. Проделать столь грандиозную работу и втоптать в землю снег на площади несколько сотен квадратных метров часовые не смогли бы, даже ходи они без устали взад-вперед всю ночь.

Перекинуться с ними парой-другой словечек, а то им бедным со скуки не сладко и они рады появлению любой живой души. Все равно полковник спит еще. Не выступать же в роли утреннего петуха, взобравшегося на плетень, то бишь на порог штабной палатки, чтобы голосистым пением разбудить округу.

Он знал, что с годами полковник полюбил подремать утром и вставал с постели уже не с восходом солнца, как прежде, а гораздо позже.

Лица часовых опухли. Увидишь такие в общественном транспорте или на улице, подумаешь, что обладатели их всю ночь гудели, отмечали что-то, начнешь принюхиваться, пытаясь почувствовать запах спиртного. Нет его. Не наркоманы ли они?

Такого постараешься обойти стороной, чтобы не искать на свою голову лишних неприятностей. И без того их многовато. Они скопились на дне души, как вода в колодце. Начнешь черпать ведром, устанешь, вымокнешь, подумаешь, что разделался с ними, но окажется, что их стало еще больше, потому что беды и неприятности все прибывают и прибывают. Быстрее избавляться от них уже нельзя. Они постоянно затопляют тебя с головой, как соседи сверху, у которых постоянно текут трубы в ванной. Редко кому удается избежать такой участи.

Под глазами солдат набухли фиолетовые мешки, похожие на синяки. Если учесть, что накануне вечером их не было, то можно сделать вывод, что часовые, пока их никто не видел, устроили ради развлечения боксерский поединок, наставили друг дружке синяков, а приложить к ним монетки или снег как-то позабыли.

Ну, не ходить же все утро вокруг штаба, точно заблудился, не можешь найти дорогу домой, идешь по следу, думая, что он выведет тебя к жилью, не понимая, что след-то твой собственный.

Холод, пробравшись через подошвы ботинок, стал покусывать ступни. Чтобы избавиться от него, скоро начнешь задирать одну ногу вверх, как цапля на болоте. Может, так нога хоть чуть-чуть отогреется. Потом придется повторить эту процедуру с другой ногой. Тут-то тебя и скрутят санитары, которых вызвали наблюдавшие за тобой часовые, подхватят под руки, уволокут с собой, даже не спросив разрешения, потому что они перепутали тебя с кем-то другим, убежавшим минувшей ночью из сумасшедшего дома.

Часовых надо задобрить. Можно подойти к ним, предложить сменить на посту. Все равно их вахта продлится еще не меньше часа. Когда это время истечет, можно смело проситься к полковнику на аудиенцию.

Альтернативы почти не было. Если он вернется обратно, то наверняка разомлеет, уляжется спать. Видения не отпустят до тех пор, пока подчиненные не начнут тормошить его, испугавшись, что с капитаном приключился сердечный приступ или еще какая напасть. К тому времени полковника и след простынет. Он отправится по важным делам. Удача, если застанешь его к вечеру, но для этого придется постоянно дежурить возле штаба.

Терять так много времени было жалко. В голову засела занозой мысль проверить, что же привиделось Топоркову в горах. Мысль эта была похожа на зубную боль. Он боялся, что она не пройдет, даже когда он уедет за тридевять земель от Истабана — в свою родную губернию и начнет тратить честно заработанные здесь деньги. Придется тогда все бросать и возвращаться.

В штабе что-то загремело, точно кастрюля упала на пол, покатилась, наткнулась на стену и, наконец, успокоилась, а потом на пороге возник полковник. Он потягивался, руки его были широко распростерты, словно он хотел обнять весь мир или дотянуться до солнца. Полковник даже немного приподнялся на мысках. Он щурился то ли от яркого, слишком яркого после темной палатки, света, к которому глаза еще не успели привыкнуть, то ли он еще не проснулся до конца.

— Доброе утро, господин полковник. Как спалось? — подскочил к нему Кондратьев.

— А? — полковник вздрогнул от неожиданности.

Шинель, небрежно наброшенная на плечи, едва не упала. Полковник успел скособочиться и так удержать ее на сгорбленной спине. Он уставился на Кондратьева, но разглядел его не сразу, а через пару секунд, и только тогда произнес:

— Кондратьев, нельзя же так незаметно подкрадываться. Ты, конечно, егерь справный, но зачем заикой-то меня делать? А спалось мне спокойно.

— Прошу прощения, господин полковник. Разрешите обратиться?

— У тебя надолго? Может, в штаб пройдем?

— Как изволите.

— Пошли.

В штабе начинал пыхтеть небольшой тульский самовар, установленный прямо на полу. Его стенки, на которых было вычеканено упоминание о всевозможных призах, полученных фирмой-изготовителем на разнообразных ярмарках и выставках, еще не раскалились, а были лишь горячими. О них приятно греть замерзшие руки.

— Чай будешь? — спросил полковник.

— Не откажусь.

Кондратьев подсел поближе к самовару, на невысокую табуретку, протянул к нему руки.

— Твой Голубев прославился, — начал полковник, бросая в пузатый блестящий чайник пакетики чая «Принцесса Кашмира».

Веревочки от пакетиков остались на бортиках чайника, из-за этого он стал похож на огромную жадную рыбину, которая заглотила несколько наживок. Изо рта у нее высовываются веревки, а бумажки с названием чая, прикрепленные к их кончикам, это поплавки.

— Видел, как он пел по телевизору. Соловей прямо. Он у тебя не из Курска?

— Оттуда.

— Курский соловей.

Кондратьев не стал выяснять, как полковник мог посмотреть программу, которая на Истабан не транслировалась. Где-то у него есть спутниковая антенна.

Над самоваром потянулся столб пара, как будто он превратился в трубу парохода. Полковник протянул Кондратьеву чайник.

— Работай. Вот только не взыщи — с посудой плохо. Сервиз фарфоровый не раздобыли. Пить придется из кружек. Но зато они не бьются.