Я, со все еще колотящимся от пережитого сердцем, остановилась и оглянулась на Чащина, стоящего уже через дорогу от меня. Он сбросил с головы капюшон, не боясь промокнуть, и крикнул громко, перекрикивая шум грозы:

– Маша! А тетрадку… тетрадку по энглишу тогда не я нашел! Ее Смерч принес, а я просто передал ее тебе! Прости, что врал!

– Дурак! – крикнула я ему в ответ так же громко, заставляя себя улыбаться. – Чащин, ты… Идиот! И не смей грустить! Я буду проверять!

Он отвернулся, напоследок махнув мне рукой, а я так и не поняла, отчего его лицо мокрое.

А дома я просто свернулась калачиком на диване рядом с мамой, подложив ладони, сложенные лодочкой, под щеку. Она смотрела телевизор и ела клубнику – от нее я отказалась, потому, что есть не хотелось совершенно. Да и вообще ничего делать не хотелось. Хотелось в другой мир, честный и благородный, туда, где у Дэна не было тайн, где не страдал Димка, где не было никаких потерь: Лазурной и Черной, а Ольга Князева была взаимно влюблена в какого-нибудь хорошего парня. И где я, конечно же, была счастлива. Правда, сейчас казалось, что я и счастье – это параллельные прямые, которые, как известно, никогда не пересекаются.

– Маша, ну что такое с тобой? – спросила мама обеспокоенно. – Что случилось?

– Да нет, все хорошо. – Я взяла на руки проходящего мимо важного, как и всегда, котэ Ириску и прижала к себе, словно игрушку. Животное недовольно повело носом, мявкнуло что-то неразборчивое, но вырываться не стало.

– Но я же вижу, что не хорошо. Машенька, ну что, что у тебя за горе? С Денисом поссорилась?

– Ну так… немного. Мам, не спрашивай меня об этом, а?

Да, не спрашивай, иначе я буду психовать, а ведь я только что успокоилась.

– Хорошо-хорошо, – грустно улыбнулась мама и потрепала меня по ставшим более жесткими волосам, – не буду спрашивать. Вы молодые, у вас все самой собой разрешится. И не переживай ты так, у всех бывают и ссоры, и разногласия.

– Угу.

– Возьми клубнику. Бледная, как поганка. Витаминов не хватает. Только руки вымой, – не удержалась она от наставления.

– Не хочу.

– Возьми-возьми, скоро отойдет уже, ешь, пока свежая.

Я вздохнула, прошлепала к раковине, вымыла руки – мыла их долго, задумчиво глядя на отражение в зеркале, не понимая, почему у меня такое неподвижное лицо, пришла обратно, послушно взяла большую красно-розовую ягоду и засунула в рот. И тут же почувствовала ее сладкий и слегка кисловатый вкус. А он заставил меня вспомнить Смерча. Глупая клубничная фея, р-р-р! Придумала же на свою голову! Клубничная фея, грушевая… Тогда мне так хотелось утешить Дэна, что слова складывались сами собой, рождая для него персональную сказку. Наверное, ему было смешно. Тогда я ничего не понимала, а сейчас почти уверена, что этот парень привык совсем к другим девчонкам, не таким, как я. А я… Наверняка я казалась ему мелкой, глупой и наивной. Наверняка ему было смешно!

Обида и гнев нахлынули с новой силой, прокатились холодной волной по всему телу, заставляя крепко сжимать зубы и широко раздуваться ноздри. А еще я до сих пор ничего не понимала, и это тоже раздражало меня.

Зачем Сморчку-козлу Князева, если она Димку любит? Встречается с ним, вместе ездит на отдых, держа это в тайне. Или… Тут я резко выпрямилась. Или Оля всего лишь та, которая помогает соединить сердца Дэна и своей сестры Инны, с которой Дэн расстался?

А что было между ним и Оленькой? Если Инна – это Лазурная потеря, то черная, возможно, и есть моя любимая Троллиха. Что было между Дэном и ней? И хотя Черри говорил, что Смерч не такой подлый, чтобы встречаться с обеими сестрами, у меня нет оснований ему верить.

Да как вообще этот гад посмел встречаться с двумя сестрами?!

Я тут же со злости запихала в рот еще целых три ягоды. И опять клубника заставила меня вспомнить объятия Смерчинского. И резко ослабела от непонятного горя, которое сковывало по рукам и ногам, даруя оцепенение.

– Мама, почему наша жизнь не такая, как клубника? – вдруг спросила я.

– М? В смысле? – не сразу оторвалась от фильма она.

– Почему она не такая сладкая? – повторила я, не узнавая свой голос. – И почему жизнь, как клубнику, нельзя заморозить в холодильнике, чтобы она застыла на счастливом моменте?

Да, кому-кому, а себе я всегда могу во всем честно признаться. Я бы остановила свою жизнь там, где была счастлива с Дэном, и наслаждалась бы все отведенное мне время его лживыми губами и наглыми руками, не зная, что такое боль от душевных ран, не чувствуя обид, тревог, забыв о гордости и наплевав на условности.

– Глупая же ты у меня. Ничего еще в жизни не понимаешь. Садись, я тебя расчешу, – сказала мама. Когда я была маленькой, она часто расчесывала меня, чтобы я успокоилась и прекратила вертеться и бегать.

Я села маме в ноги и закрыла глаза. А она, как в детстве, проводила по моим теперь уже вновь светлым волосам большой деревянной старой расческой. Это и правда успокаивало – как и тиканье часов, и звуки радио, и привычный шум телевизора, по которому начались вечерние новости… Мама что-то рассказывала мне, явно желая успокоить, диктор рассказывала о главных событиях недели, а я просто поджала под себя ноги и думала, думала, думала. А еще очень скучала. По Смерчу, конечно же. И по тому, что было, хотя для него все это оставалось лишь игрой. А потом в новостях вновь заговорили о разбившемся на днях на юге страны рейсе, о том самом, на который едва не попала Ольга Князева с семьей. Репортаж был грустным. Слушая корреспондента, я вдруг задумалась о том, какая я все же эгоистка. В мире происходят такие страшные трагедии, а я переживаю из-за больной любви. Подумаешь, какой-то там Смерчинский, какие-то то там чувства, все это можно пережить. Да, все можно пережить, кроме…

– Однако не все пассажиры, купившие билеты на трагический рейс, вылетевший на юг двадцать шестого июня, попали на борт, – вещал ведущий. – Диана чудом осталась жива. Ее досадное, казалось бы, опоздание на рейс стало ценой за жизнь.

Камера показала простую на вид девушку с черными волосами и темными глазами – то ли испуганными, то ли радостными. За руку ее держала маленькая девочка, которая, кажется, стеснялась камеры и смотрела в пол.

– Мы с ребенком должны были поехать на отдых, в Галазе у нас родственники, поэтому мы приезжаем туда каждый год, – взволнованно говорила брюнетка, не отпуская руку маленькой девочки. – А в тот день были такие пробки, что мы просто не успели на регистрацию. Опоздали почти на сорок минут! Знаете, сначала обидно было, что на море не попадем, а теперь, – она прижала дочку, наконец посмотревшую в камеру большими наивными васильковыми глазами, к себе и голос ее дрогнул, – я готова благодарить каждого автомобилиста на дорогах в тот день.

И тут до меня дошло.

Удивление, граничащее с помешательством, оцепенение, замораживающее пульс, страх, рассекающий душу, – все это одно за другим овладело мною, и если только первые два состояния заняли несколько секунд, то последнее держало долго.