И они вошли. Внутри «скворечника» было не так благообразно, как снаружи. Посередине стоял небольшой, низенький стол, покрытый облупившейся клеенкой, по обе стороны стола стояли низенькие лавочки. Возле дальней стены стоял шкаф, явно из бывшей офисной мебели, около шкафа лежал надувной матрас, на электрической плитке, располагавшейся прямо на полу, стояла большая кастрюля, от которой исходил грибной дух. Сам же хозяин — невысокий, худощавый мужичок неопределенного возраста с редкой бородкой и в очках без оправы, стоял возле окна и протирал идеально белой тряпкой листья фикуса, стоявшего на довольно широком подоконнике. На втором подоконнике примостился маленький, портативный телевизор, по которому шла трансляция футбольного матча.

— Привет честной компании, — обнажая щербатый рот, хрипло проговорил он, потом присмотрелся к «честной компании» и неожиданно тоненьким голосом ойкнул. — Вы чего? За бабками пришли? Так у меня нету. На подножном корме сижу.

— Какие бабки, дед? — удивился Паша-Танк. — Мы чего, в натуре похожи на рэкетиров?

— Ага, — кивнул «леший». — То есть, нет. Вы ж меня сегодня из омута вытаскивали. Вот этот молодой человек, — он показал на Бориса.

— Из омута! — расхохотался Паша. — Где ты в нашей луже омут нашел?

— Ну как же… — «леший» почесал бороденку. — Там, когда я с камушка-то упал, как забурлило, как закрутилось…

— Ага, все водяные со дна поднялись на тебя, бедолагу посмотреть, — продолжал смеяться Паша. — От этого и омут образовался. Закружились, заразы… от… хы… смеха закружились…

— Ну… — «леший» смутился. — Каждый поскользнуться может… Спасибо вам, что вытащили.

— Работа у нас такая, дед, — сказал Борис. — Вы извините, мы вашего имени-отчества не знаем.

— Лаврик, — «леший» с готовностью протянул руку Бобу. — То есть Лаврентий Павлович, если полностью.

— Во как! — ужаснулся Паша-Танк. — И фамилия — Берия?

— Не, — засмеялся Лаврентий Павлович. — Фамилия наша Ивановы. Просто папашка мой, царствие ему небесное, большой шутник был. Я ведь в сорок шестом году родился. Вот он и подумал, что с таким имечком я точно в жизни не пропаду. Нет, чтобы наперед-то поглядеть в будущее. Ох, потом я и намаялся. И в партию меня из-за этого имени не приняли, и в начальство дорога была закрыта. А уж от шутников прохода не было. Хотел поменять я Лаврентия на Ивана, а потом думаю: да Бог с ним с именем, как нарекли, так нарекли. С ним и в могилу сойду. Если после каждых метаморфоз политического момента имя менять, так это ж в ЗАГС ходить умаешься.

— Да ты, дед, мудрец, — улыбнулся Боб. — И говоришь красиво. Только вот в омуты больше не захаживай, ладно? А то нас уволят всей командой. А ведь как работу такую менять не хочется. Ты ж понимаешь?

— Понимаю, — кивнул Лаврентий Павлович и приободрился. Даже голос у него прежним стал — низким, с хрипотцой. — Солнышко, вода, девочки… Понимаю. Ну, так милости прошу к столу. Сейчас грибочки как раз подоспеют.

— Грибочки — это хорошо, — сказал Боб и выставил бутылки на стол, чем обрадовал «лешего» Лаврентия несказанно. Тот засуетился, стал стаканы из шкафа доставать. — А куда твой сосед запропастился? Ты ведь не один здесь живешь, мы слышали.

— Про наш с Моней домик многие знают, — кивнул Лаврентий Павлович и стал зубами откупоривать одну из бутылок. — Вот вы тут насчет телевидения пошутили, а ведь и правда оттуда к нам приезжали. Снимали и снаружи, и внутри. Потом по телевизору показывали в программе «Вести». А после этого такая слава о нас пошла! Архитекторы приезжают чуть не через день и диву даются. А чего, собственно, удивляться? Я по образованию архитектор. А потом, когда работы не стало, своими руками строить научился. Если бы не это дело, — он дотронулся кончиками пальцев до кадыка, — я бы такие бабки имел! Между прочим, за две недели в одиночку могу дом поставить. Ну, понятно, не считая внутренней отделки. Меня тут многие дачники приглашают. Халтурю помаленьку. И Монька мне помогает. Помогал, вернее…

— И куда же он делся? — спросил Боб. — Неужели в омут попал, а мы не подоспели вовремя?

— Моня в омут? — рассмеялся Лаврентий Павлович. — Да он плавает не то что, как рыба — как пиранья!

— Ну… — вздохнул Борис. — Мало ли… Все-таки человек не совсем в своем уме…

— Видели его, да? — хитро посмотрел на гостей «леший» Лаврик и разлил вино по стаканам. — Вы присаживайтесь, когда еще в таком интерьере окажетесь. И вы, девушка, не стесняйтесь. Нравится вам у меня?

— Очень, — честно призналась Глория.

— Всем нравится, — улыбнулся Лаврентий Павлович и поднял стакан. — За приятное знакомство.

— За твое второе рождение, — хмыкнул Паша-Танк.

— И это верно, — согласился хозяин, медленно осушил стакан и изящным жестом поставил его на стол. Глаза его стали грустными. — Скучно без Моньки. И без его друзей скучно. Они тут, знаете, какие концерты закатывали? Гриша на гитаре играл, песни хорошие пел. А Веня стихи читал. Очень душевно.

— Гриша и Веня? — не сдержалась Глория. — Вы Барчука имеете в виду? И Вениамина Молочника?

— Барчука, ага, — кивнул Лаврентий Павлович и снова занялся виночерпием. — Очень он мне нравится в одном сериале. Может, видели, «Неженские дела» называется?

— Да, — проговорила Глория смущенно. — Мне он в этом сериале тоже нравится. Но что они тут у вас делали?

— Я же говорю: в гости приходили. Винцо пили, песни пели. Кстати, Вениамин меня попросил проект разработать для его нового дома в Шапках. И проект уже почти готов… А теперь, как Моня пропал, так и они не заходят… А в пансионат, где они поселились, меня не пускают.

— Вениамина застрелили, — сдержанно проговорил Борис. — К сожалению, накрылась твоя халтурка. По ящику, между прочим, об этом сообщали.

— Да я как-то больше футбол… — растерянно пробормотал Лаврентий Павлович. — Убили? В таких разве стреляют?

— В каких — таких? — спросил Паша-Танк.

— Ну… — задумался хозяин домика. — Как сказать… Раньше таких блаженными называли. Я имею в виду, что он совершенно безобидный был и какой-то беспомощный, что ли… Стихи хорошо читал. Славные такие стихи. Очень они душу согревали, прямо, как вино. Вот Монька он совсем другие стихи писал. Ерничанья в них было много. А иногда и просто похабства. А Веня не… Он совсем другой был. Ай-яй-яй, застрелили… Жалко… Давайте за упокой его выпьем?

— Погоди, дед, — с удивлением произнес Паша-Танк. — Ты сейчас сказал, что Монька стихи писал? Я ж его лет сто знаю. Он же говорить не умеет. Быр-дыр-фыр…

— Сколько лет ты его знаешь? — усмехнулся Лаврентий Павлович. — Ты сам-то местный? Сколько лет тут живешь?

— Всю жизнь, — гордо сказал Паша. — Шестнадцатый год пошел.

— Много. А родители твои тоже всю жизнь здесь живут?

— Вроде да… — кивнул Паша. — Лет тридцать точно.

— Тогда спроси у них, каким они помнят Моню, — посерьезнел хозяин домика. — Пусть расскажут, как Моня в консерватории учился, на оперного артиста, какие тут сольные концерты отдыхающим устраивал. И как потом в дурачка решил переквалифицироваться, когда у него работы не стало в Ленконцерте.