– Продадим, – отвечает Миша. – Даше рентген делали?

– Да, конечно, Миша, тут врачи все хорошие. Хирург только запойный, но он вчера вышел как раз.

– Откуда вышел?

– Из запоя. Миша, как у нас люди страшно пьют всё-таки… Что это с нами?

– Интересно жить хотим, – слабо усмехается Миша. – Нам праздник подавай!

– Ага, праздник будет у парня – два трупа и тюряга впереди. Мишка, никогда пьяный за руль не садись! Лена трясёт Мишу за грудки. – Клянись! Дашей клянись!

– Хорошо, Лен, клянусь Дашей. Только не тряси меня, мне и так тошно.

Из больницы Дашу выписали через несколько дней. Семейство осторожно укладывалось в машину – Миша нёс Дашу на руках, хотя она сама могла ходить. Даша печально смотрела на закрытый домик.

– Скоро черника… Мама, может, останемся?

– Котик, я не могу одна. У меня сил не хватит.

– А с папой?

– Папе работать надо. Вот, может, через месяц, в августе, да, Миш?

– Может быть.

Миша какой-то сонный, заторможенный.

– Миш, а ты чего как спишь на ходу?

– Да так…

Миша смотрит на убегающую дорогу. Примерно каждые восемьсот метров здесь лежат цветы и поминальные веночки – последняя фраза в рассказе о чьей-то злосчастной жизни. Частотность этих фраз может ужаснуть внимательного наблюдателя, но Мише сейчас не до этого. Он точно придавлен.

Дома не лучше – опять пьяный Костян на кухне, и почему-то под столом. Заполз. На вопросы не отвечает, мычит, машет руками.

– Миша, чёрт с ним, – говорит Лена. – Давай вещи разберём. А он пусть сидит под столом, как обезьяна в зоопарке.

– Папа, смотри, у меня новый зверь, – Даша приносит игрушечного тигра. – Это откуда?

– Миш, тут музыкальный центр какой-то, – кричит Лена. – Новенький!

– Слушайте, это Костян, наверное, банк ограбил, – отвечает Миша. – Ничего этого не было, я уезжал. Ладно, как проспится, разберёмся. Пока не трогай ничего, Лен, хорошо? Дашура, давай мы тигра отложим в сторонку. До выяснения обстоятельств. Мне что-то всё это не нравится.

Ночью Лена заплакала, обняв Мишу.

– Мишенька… Вот ты и Даша, и всё, и больше никого… больше ничего… Такое счастье, что ты у меня есть, такое счастье…

Миша ничего не отвечал, не мог. Только гладил её по голове.

Ранним утром, когда семья ещё спала, Миша постучался в ванную, где заперся Костя.

– Открой, живо!

Костя открыл, скорчился в воде.

– Ну, что у нас происходит? – осведомился Миша.

Костя молчит.

– Откуда деньжишки? На что шикуем, спиваемся и покупаем тигров?

– Они сказали – отнести сумки. Я отнёс. А потом по телевизору показали…

– Что показали? Тебя показали?

– Улицу, дом. Этот замминистра, Корольков, ну, его грохнули. Это на этой улице. Чердак. Я сумку отнёс.

Миша всё понял и садится прямо на пол ванной.

– Ты говорил – охранное предприятие, лицензия!

– Уже нет никого, – убито ответил Костян. – И дверь на замке, и ни по одному телефону…

– Понятно, нашли лоха, подставили – теперь можно гулять. Ты соучастник, тебе это ясно? Года четыре – без вариантов.

– Может, не найдут? – с надеждой спрашивает Костя.

Миша качает головой.

– Постой… Это ты… на эти деньги?? Моей дочери игрушки – на эти деньги? Придурок. Долбаный придурок, мразь. Убирайся из моего дома и цацки свои прихвати, а то я их выкину в помойку.

Миша выходит из ванной, мокрый Костя, наспех завернувшись в полотенце, бежит следом.

– Миша, прости, Миша! Я не знал! Они сначала дали зарплату, а потом сказали, будет поручение! Я ничего не знал!

Я думал, это по частному сыску что-нибудь. За мужем чьим-нибудь следить! Мишка, я сам с ума схожу!

– Какой же ты дурак-то оказался, братец ты мой!

– Миша, мне так плохо, – заплакал Костян. – Человека убили, а я помог, получается. Миша, а если я пойду и всё расскажу, меня арестуют?

– Думаю, да. Господи, сколько же вас, русских дурачков, попадает в зону, в восемнадцать, в двадцать лет! А всё лёгких денег надо, всё сладких ощущений не хватает. Пороть вас некому. Я тоже хорош – ведь видел, что с тобой неладно, а мимо прошёл. Не до тебя было. А что сейчас – сухари сушить?

– Дня четыре на улицу не выходил. Боюсь жутко. Миша, ты думаешь, точно посадят, да? Но я же ничего не знал.

– Не ври. Всё ты знал. Сразу ведь догадался, что в сумочке, правильно?

Костян принимается рыдать.

– Реветь не надо. Надо принимать решения. Да, – говорит Миша уже будто сам себе. – Надо принимать решения. Надо.

Миша в своём кафе. Взял тарелку борща – перекусить. Машет уборщице:

– Полинка, давай пообедаем!

– Да я, Миш, на диете, вечером не ем ничего.

– Что ж, каждый по-своему с ума сходит, – заметил Миша.

– Ты, говорят, тёщу похоронил.

– Правильно говорят. В аварию попала. Хорошая была женщина. Я её мало знал, правда.

– Что-то ты грустный стал. Сильно переживал?

– Конечно, сначала по мозгам дало. Живу себе нормально, вдруг – хоп! Звоночек! Жена, дочка в больнице, тёща в морге. Но я уж оклемался вроде.

– Глаз у тебя рыбный. Тусклый какой-то. Что, нет счастья?

– Счастья нет, – твёрдо отвечает Миша, хлебая борщ. – И не надо. И так хорошо…

– Да? Может быть, тебе пора… в оперу сходить?

Судорога проходит по лицу Миши.

– Поля, не шути, с чем не знаешь.

– Тебя спрашивали, – отвечает Поля.

– Кто?

– Мама её. Там что-то произошло. Вроде как она болеет, в больнице… не знаю, не поняла.

– Маша Горенко? – переспрашивает дежурная, улыбаясь симпатичному посетителю. – Девятая палата.

Двухместная палата с отдельным туалетом. Маша, осунувшаяся, поблёкшая, лежит в постели. Рядом Юра и Инга Станиславовна.

Входит Миша с нелепым кульком яблок. Молчание.

– Убьют, а потом посмотреть приходят, – наконец говорит Инга.

– Мама… – укоризненно шепчет Маша.

– Инга Станиславовна… – Юра делает выразительный знак – дескать, давайте выйдем.

Миша и Маша одни.

– Что случилось? – решился Миша. – Я ничего не знаю.

– Я отравилась, – отвечает Маша. – Неудачно.