В мертвых квартирах пахло запустением и промороженной пылью, кое-где валялось барахло. Сухо потрескивали стены. В одной комнате нашлась собранная на полу детская железная дорога. Крохотный паровозик застыл перед шлагбаумом.

— Что скажешь? — спросил дядя Коля. Он выглядел угрюмым. Мы обшарили этаж и заняли позицию: лестница здесь была точь-в-точь такая, как в другом крыле, — узкая и удобная для сдерживания противника. Беспорядочная стрельба снизу мало-помалу приближалась. Гуляло сумасшедшее эхо.

— Что говорить? — я пожал плечами. — Их здесь никогда не было, видно же. Вац, ты что скажешь?

— Не было.

— То-то, — со значением сказал дядя Коля. — Послушай-ка лучше. Усек? Их и внизу всего-то с пяток, от силы. Стратеги… маму!.. Думали, тут их до черта, а их…

— Не вижу плохого, — перебил я.

Секунду дядя Коля глядел на меня сумрачным неандертальским взглядом.

— И чему я тебя учил…

— А что?

— А то, что они с нами не воюют. Ты еще не понял? Мы знаем, как они умеют драться, вспомни, как они дрались за «родильный дом», — так вот: они с нами не дерутся. Они перед нами бегут и огрызаются лишь в самом крайнем случае. С полицией и десантниками они дрались отчаянно и брали верх, а перед нами бегут. Почему? А слияние стай? Уже последнему дурачку должно быть ясно, что у них единое командование. В городе полно людей, только воевать некому, а нестроевые воротят рожи: не наша, мол, забота драться, и думать об адаптантах не желаем, пусть штаб думает…

— Нестроевые на окраинах отбиваются от снега, — возразил я. — Ты не видел, какие там барханы. Когда ветер — страшное дело.

— Вот где страшное дело! — рявкнул было дядя Коля, но тотчас понизил голос. — Здесь! Не где-то, а здесь! И вот здесь! — Он гулко постучал себя по шлему. — Что, не так? Оставляют нам на расправу всякую мелочь от щедрот, а мы и рады стараться: ура, мол, отбили еще один дом. Сокр-р-рушительная победа. Ура, отбили квартал! Знай наших. Ура-ура, вчера продвинулись на двести метров, а сегодня рванем на триста! Сожмем пружину еще немного! Чувствую: что-то будет…

— Что-то всегда бывает, — без охоты возразил я.

— Бывает! — зло сказал дядя Коля. — Еще как бывает! И будет! Когда — не знаю, как — не знаю. Но добром не кончится, это я тебе точно говорю. Скажи: что может знать о сети рыба?

Опять он за свое. Я отмолчался. Почему-то вспомнился эпизод: мужчина и женщина на ничейной территории водили большой двуручной пилой, пилили дерево. На дрова. День был тихий, ржавая пила визжала на несколько кварталов. За спиной у мужчины висел автомат, очень старый, еще «калашников», с отбитым прикладом и стертым воронением. Наверное, мужчина повесил его просто для поднятия духа — целью они были превосходной. Им дали закончить работу и уйти, они еще долго вязли в сугробах, унося свои три полена, и только потом началась перестрелка. Эту парочку видели и перед другими отрядами, иногда порознь, а иногда вместе и даже с детьми. Было это тягостно и непонятно: люди, живущие размеренной жизнью на ничьей полосе, продвигающиеся вместе с ничьей полосой и не желающие ни нас, ни адаптантов… Зато дядя Коля был мне понятен: как всякий человек, не владеющий всей полнотой информации, он вечно полагал, что с ним играют в нечестные игры и даже как-то раз спросил меня шепотом, действительно ли существует штаб очистки или он придуман специально, чтобы валить на него вину за наш вечный кафтан имени Трифона. Но удивил: прежде считалось доказанным, что дядя Коля и отвлеченные метафоры суть понятия несовместимые. Видно, допекло. Рыба в сети… Или нет: о сети. Что может знать. Гм. Что может, то и знает. Рыба. Это такая, с плавниками. Вкусная штучка, особенно на сковородке под майонезом, сто лет не ел…

Я проглотил слюну. Этажах в пяти ниже нас рванула граната. Прорезав эхо автоматных очередей, заметался одинокий отчаянный крик. И сразу все смолкло. Тишина была оглушительная. Тишины не хотелось.

— Карлсоны! — прокричали снизу. — Что у вас?

— Пусто.

— Карлсоны, не слышу!

— Пусто! — во всю мощь легких рявкнул дядя Коля. — Пусто у нас!

— Везет некоторым. Спускайтесь!

— Эй! Эй! — закричал дядя Коля. — Потери большие?

— Чепуха. — Я узнал голос Сашки Столповского. — Один раненый.

6

Троих убитых дубоцефалов сложили в ряд за стойкой бара и прикрыли сорванной шторой, чтобы не портили настроение. Четвертый, оставшийся в живых, сидя на полу у груды опрокинутых резных стульев, тоненько ныл, осторожно щупал вмятины на термокостюме и временами вздрагивал всем телом. Несколько не участвовавших в атаке дубоцефалов, кстати сказать, вполне безучастно отнесшиеся к мертвым, смотрели на него с выражением глубокого ужаса. Их никто не гнал: выбранные наудачу кандидаты в команду «щит» должны привыкнуть к своей роли заранее. Стонущего раненого из штурмовой группы положили на снятую с петель дверь и куда-то унесли.

Адаптантов при штурме было убито пятеро, как и предсказывал дядя Коля, имевший теперь вид типа «ну, что я тебе говорил?» Спускаясь и обшаривая по пути этажи, мы нашли еще одного: дядя Коля вдруг резко остановился и повел носом, как волкодав, учуявший добычу. «Здесь…» — «Где?» — «За углом. Ждите», — и я имел удовольствие видеть работу профессионала. Граната ему не понадобилась. Дядя Коля шел, выставив перед собой пулемет, шел нарочито шумно, топая и сопя, — когда же до угла осталось два шага, он бросился вперед внезапным нырком с переворотом на спину в падении. Этот трюк был мне знаком, но совершить его с подобной тяжестью в руках я бы не рискнул. Очередь прошла над его головой, и тут же звучно заработал пулемет — было слышно, как подброшенное пулями тело грянулось об пол.

Под ногами пищало битое стекло. Если бы не битые окна, в русском зале винного бара «Истина», пожалуй, еще и сейчас ощущался бы уют. Здесь все было сделано крепко, на совесть: когда в былые времена кого-то сгоряча били по голове резным стулом, страдала голова, а не стул, как тому и должно быть. Столы в зале стояли дубовые — не приподнять, стену скрывало резное панно: сильно усатый дядька Черномор стоял по колено в неспокойном море-акияне и, плотоядно облизываясь, тянул к стойке гигантскую утконосую братину. Из-за громоздкого плеча дядьки высовывались веселые деревянные рожи числом тридцать три — понятно было, что морские богатыри тоже не прочь тяпнуть винца на страх ревматизму. В зубчатой — под кремль-детинец — кадке с вечной мерзлотой прозябала зачахшая на корню березка с окаменевшими ломкими листьями. Из криогенных глубин подвала слышались голоса, донельзя возбужденные редкой удачей. Дураки же, это дело надо делать тихо и конспиративно, не шуметь сверх меры и уж подавно не орать: «Уж стол накрыт, ряды бутылок стоят, построившись в затылок!» — тем более что никаких бутылок в подвале не нашлось, как сообщил, вернувшись, равнодушный к спиртному Вацек, а обнаружилась там одна-единственная, зато неправдоподобно громадная лопнувшая бочка с розовым винным льдом и свернутым на сторону краном. Судя по треску и гиканью, бочку доламывали. На рысях под взглядом Сашки пронесся командир первой штурмгруппы и застрекотал каблуками вниз по лестнице — пресекать мародерство. Что, дождались, голубчики? Говорил же — надо тихо.