Его поместили в спецгоспиталь Пятого управления Министерства обороны, где, по заверению медиков, ему предстояло пройти курс реабилитационного лечения. Однако на самом деле так называемое лечение сводилось к нескольким десяткам инъекций специального препарата 7-диоксин-8/56-псифетамин (или просто «псифетамин»), который должен был развить у Максима Смаги направленную амнезию. Препарат имеет избирательное действие, стирая из памяти все, что в ней накопилось за последние десять – пятнадцать лет, в зависимости от вводимой дозы. Таким образом из мозга Смаги были вытравлены все данные, касающиеся вверенных ему военно-промышленных тайн. Вместе с тем для родных и близких он остался прежним Максимом, с той разницей, что голова его была так же чиста, какой она был еще до поступления ее хозяина в институт на факультет ядерной физики.

В комнату вернулись Алик с Денисом. Гордеев оторвался от компьютера, повернул к ним голову и, показывая на дисплей, спросил:

– Это что, все на самом деле?

Денис и Алик одновременно закивали.

– Послушайте, это же ужасно, – сказал Гордеев. – Даже во времена инквизиции человеческую личность не посмели бы подвергать подобной процедуре.

– Ты прав, Юрок, – сказал Денис. – Лишить человека его памяти, возможно, единственного неприкосновенного запаса, это значит разрушить личность. Что они с успехом и провели.

– Кто «они»?

– Кто они? Они – это те, что смастерили монстра, имя которому – Государство, по-язычески стремились к тому, чтобы при одном лишь упоминании этого самого имени у каждого от страха сводило судорогой все конечности. Но им ни за что не пришло бы в голову, что вот-вот грянет веселая эпоха Интернета, когда все их нечеловеческие усилия в один момент вылетят в трубу и они все останутся не у дел. И почему-то мне думается, что многие из них об этом не догадываются до сих пор.

– Что ты имеешь в виду? Опасность коммунистического реванша? – спросил Гордеев.

– Никогда не говори подобных глупостей! – ответил Денис. – Никакого коммунизма на территории России никогда не существовало. Диктатура тоталитаризма – это так. Но диктатуре до коммунизма – как до Киева раком. Коммунизм – это не дефицит колбасы и водки. Коммунизм – это связь. Связь возможностей.

– Возможностей чего?

– Да всего, чего угодно. Возможностей действительного и желаемого. Пусть я покажусь банальным, но это и связь возможностей самореализации личности.

– А ну гляньте-ка сюда, – послышался голос Алика.

– Что там? – спросил Денис, приблизив голову к компьютеру.

– Машина восстановила примерно пятьдесят процентов утраченной информации.

– Какой информации? – осведомился Гордеев.

– Из желудка Смаги.

– Ага! – воскликнул Гордеев. – Подвиньтесь, кабаны, дайте и мне попялиться.

Только сейчас Гордеев заметил, что к компьютеру подсоединен магнитофон Дениса, в котором туда-сюда крутилась одна и та же кассета.

– Подожди, – урезонил Денис, – программа еще не завершила работу. Видишь эту полоску?

– Ну?

– Когда она из зеленой станет голубой, тогда все упадет к твоим ногам.

– А что, такие программы действительно продают на Митинском рынке? – спросил Гордеев.

– Не для всех, но из-под полы – пожалуйста, – ответил Алик.

– Алик скромничает, – сказал Денис.

Гордеев оторвал голову от монитора и посмотрел сначала на Дениса, затем на Алика.

– В каком смысле скромничает?

– Он сам автор этой программы.

– Алик?!

– А то кто ж.

– А как же она на Митинский-то попала?

– Ну ты даешь, Гордеев, – сказал Денис. – Сколько всего уже за эти дни ты узнал, а удивляться не разучился. Честно сказать, я тебе чертовски завидую – каждый день как Луна-парк.

– А если меня это все действительно удивляет, что тогда?

– Все нормально. Привыкнешь. Кстати, на Митинском рынке добрая половина программ на самом деле написана не Биллом Гейтсом, а именно Аликом.

– Ну, не совсем мной, – прогудел Алик. – Некоторые в соавторстве…

– Не имеет значения, – остановил его Денис. – Твоя голова?

– Моя.

– Вот и не нуди.

Гордеев помотал головой.

– Не, ребята, с вами точно не соскучишься.

– Вообще-то эта программа предназначена для реставрации старых граммофонных пластинок, – сказал Алик. – Меня один меломан из Питера попросил отреставрировать с костей несколько редких записей Вертинского.

– С костей?

– Ну да, с костей. Они, эти записи, у него на рентгеновских пластинах. Знаешь такие?

– Как не знать! – воскликнул Гордеев. – Граммофонная субкультура.

– Я послушал эти кости – полный отстой, – продолжал Алик. – Пришлось писать специальную программу. Тем более меломан этот деньги предлагал по тем временам нешуточные, то есть был нормальный стимул. Я тогда программу эту довел до такой кондиции, что она стала восстанавливать даже такие записи, которые когда-то стерли, а сверху записали еще что-то.

– Да ну! – не унимался Гордеев. – Это ж каким таким макаром?

– Дело в том, что на самом деле не происходит окончательного стирания. Единственное, где реставрация невозможна, это там, где по пленке прошлись хорошей дозой радиоактивного излучения.

– Но почему же тогда на Петровке разводят руками, когда дело касается подобных вещей? – спросил Гордеев. – Там же вроде тоже не дураки сидят.

– Потому что на Петровке не пользуются самопальным софтом, – заключил Алик.

– Да они и не догадываются, что наши программеры чего-то действительно стоят, – добавил Денис. – На Петровке подавляющее большинство спецов вбило себе в головы, что все лучшее – там, за бугром, а у нас только всякие хакеры да фрикеры бездомные.

– Смотрите, – сказал Гордеев, показывая на монитор, – полоска уже голубая.

– Точно! – кивнул Алик. – Сейчас наведем пасеку.

– Чего наведем? – нахмурился адвокат.

– Пасеку, – спокойно ответил Алик. – Резкость то есть. От слова «пасти».

Алик вывел на клавиатуре многоходовый пассаж, и на экране высветилась зеленая синусоида, графически соответствующая записанному звуку.

– Ну давай, запускай, – торопил Гордеев.

– Все уже запущено, – сказал Алик. – Слушать там нечего, мы все равно ни одного слова не разберем.

Брови Гордеева прыгнули вверх.

– Не понял?

– Машина все уже прослушала за нас. Сейчас она нам выдаст полный текст расшифровки.

– Сразу текст? – снова удивился Гордеев.