Дьякон Хилари, воспрявший духом при виде разложенных деликатесов, бодро благословляет трапезу. VIP-персоны садятся с одной стороны «стола», а все остальные — около сотни человек — опускаются на корточки вокруг. (Я усаживаюсь в позе лотоса, так как из-за неприятного инцидента, произошедшего в начале моей преподавательской карьеры, у меня часто немеет колено. И хотя я не принимал непосредственного участия в игре, все равно умудрился оказаться на пути «голевой атаки», которая, потеряв направление, вылетела за пределы площадки… Так что вскоре после прибытия на остров я обнаружил, что, сев на корточки, по обыкновению островитян, рискую не подняться. И тогда мне оставалось либо двигаться вприсядку, как вышедший на пенсию казак, либо перекатываться на бок и разминать пальцы ног. И то и другое выглядело не очень элегантно.)

На прогалине царит полная тишина, нарушаемая лишь треском разрываемых волокон мяса. Так продолжается почти пять минут. Затем листья скатываются, объедки отдаются собакам, а костер в конце прогалины заливается водой. Наступает время «мероприятий».

Первым на сцену выходит Союз матерей, представительницы которого повествуют об избрании Давида царем и пересказывают довольно мрачную историю кончины Иоанна Крестителя. Эллен, держащая в руках большой кокосовый орех, символизирующий голову несчастного, исполняет роль Саломеи. Матери заканчивают свое выступление предостережением девушкам, чтобы те не беременели до замужества, сопровождая наставление демонстрацией того же кокосового ореха, только на сей раз завернутого в пеленки, из-под платья Маленькой Маргарет. Действие выглядит настолько таинственным и устрашающим, что может разубедить заводить детей кого угодно.

Затем на сцене появляются танцоры и певцы, которые неторопливо переступают с ноги на ногу и совершают плавные движения руками, исполняя песни на местном языке о колышущихся волнах и бесконечной любви. Слушатели не аплодируют, а лишь издают время от времени одобрительные звуки и хихикают, указывая пальцами на самого застенчивого исполнителя. Из тенистого сумрака появляется Смол Том с бутылкой изготовленного мною темно-красного фруктового вина и несколькими стаканами. Он незаметно наполняет два стакана и показывает мне знаками, что я должен предложить их представителям духовенства, расположившимся с обеих сторон от меня. Я отрицательно качаю головой, не желая в это ввязываться, но он продолжает настаивать. Так что мне приходится поставить один из стаканов перед отцом Джошуа, который поднимает его, нюхает содержимое с подозрительным видом и вновь отодвигает ко мне с улыбкой. Я передаю стакан дьякону Хилари, тот тоже нюхает содержимое, и его лицо расплывается в улыбке.

— Похоже, крепкое! — радостно восклицает он после первого глотка.

К сожалению, на этом Хилари не останавливается; и чем дальше, тем более оживленным становится: он кричит в самые неподходящие моменты, громко хохочет и хлопает окружающих по спине. Его разгоряченное лицо блестит во всполохах костра. Смол Том одобрительно взирает на происходящее, явно довольный своим поступком.

Когда костер уже затухает и на небе появляется огромная луна, из буша доносятся звуки ударного оркестра Кисточки. Они все приближаются и приближаются, пока на поляну не выходят мальчики и девочки разных возрастов, распевающие песни во славу Иисуса. У каждого в руках две тонкие палочки длиной в фут, а на груди висит плоская дощечка, барабаня по которой, они отбивают ритм. Четыре колонны детей расступаются в разные стороны, и из-за их спин появляется Кисточка собственной персоной в облегающих брюках клеш и белой рубашке. Дети начинают совершать замысловатые построения за его спиной, а Кисточка отбивает свой собственный ритм кожаными ковбойскими ботинками с металлическими носками, которые отблескивают оранжевым светом в сгустившейся тьме. Соединяя в одном лице шамана вуду, танцора и акробата, он танцует с такой энергией, словно от этих движений зависит жизнь всех собравшихся, и зрители восхищены увиденным. Ахая и издавая одобрительные возгласы, они с благоговением наблюдают за тем, как Кисточка вытягивает губы и бросает хитрые взгляды на довольного отца Джошуа. Перепивший дьякон Хилари может уже только икать.

Оркестр выступает более двух часов без остановки, затем Кисточка кланяется и все исчезают во тьме.

И когда я, едва передвигая ноги, плетусь по тропинке мимо церкви, из темноты до меня долетают голоса «Родо диана» — «Спокойной ночи».

— Родо диана, мистер Уилл.

— Родо диана, — с чувством удовлетворения повторяю я, беззастенчиво переступая через дьякона Хилари, храпящего как мотоцикл с двухтактным двигателем. Затем вместе с Чатни обхожу спящего отца Джошуа, который лежит, сложив на груди руки, напоминая надгробие, и бесшумно проскальзываю в свою комнату.

— Убивать их совсем несложно. Просто хватаешь этих мелких негодяев и сворачиваешь им шею. Хватаешь и сворачиваешь.

Он делает резкое движение рукой и издает странный хлюпающий звук. Хорошо, что передо мной стоит зеленая бутылка, содержимое которой приходится так кстати.

Я совершенно случайно сталкиваюсь с Уорреном в Мунде, и он за пару бутылок пива, которое служит здесь популярной валютой, соглашается преподать мне начальный курс по убийству цыплят.

— Потом ты их подвешиваешь, повыше. На веревку для сушки белья или еще на что-нибудь такое.

Вешать цыплят? Но после сворачивания им шеи это уже представляется не слишком уместным.

— Да не за шею, болван! За ноги. Тогда кровь стекает к голове, и мясо остается белым.

Оказывается, все не так-то просто, как я предполагал. Я прошу принести еще две бутылки.

— Потом надо вскипятить много воды.

Воды?

— Воды-воды. По-моему, я внятно сказал: вода.

Я вынужден согласиться с тем, что слово было произнесено отчетливо.

— Так вот. Их надо опустить в кипяток, тогда ощипывать будет легче. Только не оставляй надолго, иначе они сварятся.

Ну естественно.

— А потом их надо вытянуть.

На дыбе, что ли? Однако я решаю, что мое остроумие не произведет должного впечатления на моего австралийского друга, который теперь погружается в подробное описание процесса потрошения и придания цыплятам товарного вида. Может, думаю я, нам следует подержать цыплят подольше, чтобы они успели набрать вес.

— Правильно! Да все это яйца выеденного не стоит, старик! Чего уж легче!

И то правда: чего уж!.. Все это звучит как чудовищный кошмар, на который я старался не обращать внимание в силу своих довольно абстрактных представлений о процессе разведения птицы. И теперь в преддверии неизбежного не был уверен в том, что гожусь для этого грязного дела.

Эта партия была экспериментальной, и, если все пройдет нормально, я намеревался построить еще несколько курятников, чтобы производить забой — как бы ужасно ни звучало — каждые две недели. И чтобы жители деревни освоили весь процесс, всякий раз брал кого-нибудь из них с собой, когда мне надо было перечислить деньги мистеру Ву или заказать новый корм. Несмотря на свое начальственное поведение и лицемерное всезнайство, я регулярно посещал курятник, проверяя, насколько он чист и есть ли у цыплят вода и пища. А жители деревни делали всё возможное, чтобы овладеть ремеслом птицефермеров.