Генерал И. Ф. Паскевич, командовавший тогда бригадой в 7-м пехотном корпусе генерала Раевского, рассказывает:

«В Смоленске созван был Военный совет. <…> Полковник Толь первый подал мнение, чтобы, пользуясь разделением французских корпусов, расположенных от Витебска до Могилева, атаковать центр их временных квартир, сделав движение большей частью сил наших к местечку Рудне. Хотя сначала намеревались было ожидать неприятеля под Смоленском и действовать сообразно сего движения, но как между тем получено было известие, что против нашего правого фланга неприятель выдвинул корпус вице-короля Итальянского с кавалерией, то и решились, по мнению полковника Толя, идти атаковать его, полагая, что и вся армия Наполеона там находится» [1. С. 90].

Д. П. Бутурлин также утверждает, что именно полковник Толь «предложил, чтобы, пользуясь разделением французских корпусов, немедленно атаковать центр их временных квартир, обратив главную громаду российских сил к местечку Рудне. Он представил, что, действуя с быстротою, должно надеяться легко разорвать неприятельскую линию» [33. С. 206]. По словам этого военного историка, «мнение сие, одобренное цесаревичем и князем Багратионом, принято было всеми единодушно. В самом деле, оно представляло самые очевидные выгоды» [33. С. 201].

Генерал М. И. Богданович уточняет:

«Еще до созвания совета Толь подал Барклаю-де-Толли записку, в которой, изложив необходимость воспользоваться благоприятными обстоятельствами для перехода к наступательным действиям, предлагал двинуться быстро и решительно по дороге, ведущей через Рудню к Витебску: действуя таким образом, можно было, по мнению Толя, разобщить неприятельскую армию на две отдельные части, занять между ними центральное положение и разбить их порознь сосредоточенными силами. Последствия показали, что мы не имели тогда верных сведений ни о числе наполеоновых войск, ни о расположении их, и потому весьма трудно судить, какую степень вероятности успеха представлял план, предложенный Толем. Осторожный, хладнокровный Барклай, хотя и считал неприятеля слабейшим и более растянутым, нежели как было в действительности, однако же оставался убежденным, что тогда еще не настало время к решительному противодействию войскам Наполеона. С другой стороны, Барклаю было известно общее жаркое желание войск и начальников их — помериться с неприятелем и положить предел успехам его. Сам государь изъявлял ему надежду свою, что соединение наших армий будет началом решительного оборота военных действий» [19. С. 224].

Как видим, Барклай-де-Толли находился под сильным давлением, в том числе и самого императора Александра. Понятно, что мнение последнего всегда и во всем было решающим и ослушаться было практически невозможно. При этом подчеркнем еще раз: Барклай-де-Толли «оставался убежденным, что тогда еще не настало время к решительному противодействию войскам Наполеона» [19. С. 224].

Между тем император Александр писал Михаилу Богдановичу:

«Я не могу умолчать, что хотя, по многим причинам и обстоятельствам, при начатии военных действий нужно было оставить пределы нашей земли, однако же не иначе как с прискорбием должен был видеть, что сии отступательные движения продолжались до Смоленска. С великим удовольствием слышу я уверения ваши о хорошем состоянии наших войск, о воинственном духе и пылком их желании сражаться. Не менее доволен также опытами отличной их храбрости во всех бывших доселе битвах и терпеливостью, оказанною ими во всех многотрудных и долгих маршах.

Вы развязаны во всех ваших действиях, без всякого препятствия, а потому и надеюсь я, что вы не пропустите ничего к пресечению намерений неприятельских и к нанесению ему всевозможного вреда…

Я с нетерпением ожидаю известий о ваших наступательных движениях, которые, по словам вашим, почитаю теперь уже начатыми» [19. С. 224–225].

Фактически это был приказ наступать, и никак иначе слова императора понимать невозможно.

Генерал М. И. Богданович констатирует:

«Таким образом, Барклай находился в самом затруднительном положении: с одной стороны — собственное убеждение в невозможности противостоять сильнейшему противнику побуждало его уклоняться от решительной с ним встречи; с другой — все окружавшие его, вся армия, вся Россия и, в челе ее, сам государь, требовали, чтобы наши армии заслонили от врага родную землю. Оставаясь в бездействии у Смоленска, невозможно было остановить дальнейшее нашествие французов.

Таковы были обстоятельства, заставившие Барклая-де-Толли при объяснении с Толем изъявить, против собственного убеждения, готовность свою предпринять наступление, но не иначе, как обеспечивая сообщение войск со Смоленском и не подвергаясь опасности быть атакованным с обеих сторон. Для этого, по мнению Барклая, следовало, оставив 2-ю армию у Смоленска для прикрытия Московской дороги, двинуть 1-ю против левого крыла неприятельской армии, овладеть пространством между Суражем и Велижем и занять его отрядом генерала Винценгероде. Когда же Первая армия таким образом утвердится на фланге неприятеля, тогда войска обеих армий должны были направиться к Рудне и действовать сосредоточенными силами» [19. С. 225–226].

22 июля (3 августа) Барклай-де-Толли писал императору:

«Я намерен идти вперед и атаковать ближайший из неприятельских корпусов, как мне кажется, корпус Нея, у Рудни. Впрочем, по-видимому, неприятель готовится обойти меня с правого фланга корпусом, расположенным у Поречья» [19. С. 226].

На военном совете 25 июля (6 августа) полковник Вольцоген предложил укрепить по возможности Смоленск и ждать в нем французов. Это предложение явно не согласовывалось с общим мнением о том, что у Смоленска не было выгодной оборонительной позиции.

Богданович подчеркивает:

«За исключением Вольцогена, всегдашнего поборника отступления, и самого Барютая-де-Толли, все члены совета желали решительных наступательных действий, и потому положено было идти соединенными силами на центр неприятельского расположения, к Рудне» [19. С. 226].

В заключение Михаил Богданович сказал:

«Мы будем иметь дело с предприимчивым противником, который не упустит никакого случая обойти нас и через то вырвать из наших рук победу» [19. С. 227].

A. Г. Тартаковский утверждает, что «в результате горячих дебатов» Барклаю-де-Толли «был навязан тот способ действий, который в глубине души он не одобрял» [132. С. 55].

А вот биограф князя Багратиона Е. В. Анисимов четко указывает на то, что «идея движения на Рудню принадлежала Багратиону» [5. С. 554]. И еще он отмечает, что Барклай-де-Толли в тот момент «явно нервничал» [5. С. 555].

B. И. Левенштерн, служивший в 1812 году адъютантом Михаила Богдановича и пользовавшийся его большой доверенностью, потом рассказывал:

«Я никогда не замечал у Барклая такого внутреннего волнения, как тогда; он боролся с самим собою: он сознавал возможные выгоды предприятия, но чувствовал и сопряженные с ним опасности» [5. С. 555].

Все это явно противоречит утверждению Е. В. Тарле о том, что Михаил Богданович «решил предупредить нападение на Смоленск и сам двинул было авангард в Рудню, но почти сейчас же отменил приказ» [131. С. 114].