— Люси, они опасны! Он тебя ужалил?

— Нет. Я ему нравлюсь. Смотри, — сказала она, открывая широкий карман на платьице и с гордостью показывая на другого скорпиона. — Я его приберегла для тебя!

— Не двигайся! — Том, стараясь не выдавать страха, опустил девочку на землю. Потом он потеребил насекомое прутиком, и когда оно ухватилось за него клешнями, медленно вытащил, бросил на землю и раздавил ногой.

Том внимательно осмотрел Люси, нет ли на коже укусов.

— Ты уверена, что он тебя не ужалил? Где-нибудь болит?

Она отрицательно покачала головой.

— У меня было приключение!

— Что верно, то верно!

— Надо еще раз ее внимательно осмотреть, — посоветовал Блюи. — Укусы иногда плохо видно. Но она не выглядит вялой. Это хороший признак. Если честно, я больше боялся, что она свалится в яму с водой.

— Да ты оптимист! — пробормотал Том. — Люси, милая, на Янусе нет скорпионов. Они опасны. Никогда их не трогай! — Он обнял ее. — Куда ты запропастилась?

— Я играла с Табатой. Как ты и велел.

Том вспомнил, как утром он сам отправил ее на улицу поиграть с кошкой, и ему стало стыдно.

— Пойдем, родная. Нас ждет мама.

После вчерашней встречи на праздновании слово «мама» обрело для него новый смысл.

Завидев их приближение, Изабель рванулась навстречу, схватила Люси в охапку и, прижав к себе, залилась слезами радости.

— Слава Богу! — произнес Билл, стоя рядом с Виолеттой и обнимая ее за талию. — Хвала тебе, Господи! И тебе спасибо, Блюи, — добавил он. — Ты спас нам жизнь!

В тот вечер все мысли о Ханне Ронфельдт выскочили у Изабель из головы, и Том понимал, что снова поднимать этот вопрос бесполезно. Но у него самого перед глазами постоянно стояло ее лицо. Женщина, которая раньше представлялась ему кем-то абстрактным, вдруг оказалась вполне реальным человеком, чья жизнь превратилась в настоящий ад по его вине. Ее осунувшееся лицо, потухший взгляд, изгрызенные ногти мучили его совесть. Труднее всего было вынести то уважение и доверие, с которыми она к нему относилась.

Снова и снова Том задумывался о том, как Изабель удавалось находить в своей душе ниши, где она могла благополучно держать под замком угрызения совести, ни на секунду не дававшие покоя ему.

Когда катер доставил семью на остров и плыл обратно, Блюи заметил:

— Похоже, у них в семье не все гладко.

— Дам тебе хороший совет, Блюи: никогда не лезь в чужие семейные дела.

— Да, я знаю. Только когда нашли Люси, я думал, они обрадуются, что с ней ничего не случилось. А Изабель вела себя так, будто Люси пропала по вине Тома.

— Выкинь это из головы. И завари лучше чаю.

Загадка исчезновения Фрэнка Ронфельдта с ребенком широко обсуждалась во всей округе. Некоторые находили в этом подтверждение той очевидной истины, что никаким бошам нельзя доверять: Фрэнк оказался шпионом, и после войны его отозвали обратно в Германию. А то, что он австриец, дела не меняло.

Другие, знакомые с коварным нравом океана, не видели в исчезновении никакой тайны. «О чем он только думал, когда пустился в море в наших-то водах? Совсем, что ли, съехал с катушек? Да с такими течениями никто не продержится и пяти минут!» В целом преобладало мнение, что Господь тем самым выразил свое недовольство Ханне по поводу выбора супруга. Прощать, конечно, нужно, но если припомнить, что вытворяли его соплеменники…

Награда, обещанная стариком Поттсом, лишила покоя немало людей далеко вокруг, начиная от Голдфилдса на севере и заканчивая Аделаидой на востоке. Они рассчитывали, что смогут легко разбогатеть, стоит им предъявить выброшенную на берег доску и сопроводить находку правдоподобной выдумкой. В первые месяцы Ханна жадно выслушивала бесконечные рассказы о ялике, который якобы видели, и крике младенца, донесшемся до берега с моря в ту роковую ночь.

Со временем даже ее столь жаждавшее чуда сердце не могло не замечать явных неувязок в подобных рассказах. Стоило ей сказать, что одежда, будто «найденная» на берегу, отличалась от той, в чем была Грейс в ту ночь, как претендент на награду неизменно вступал в спор: «Подумайте! Вы наверняка так расстроены, что просто забыли! Разве можно это точно помнить?» Или: «Вам наверняка станет легче, миссис Ронфельдт, если вы не будете отрицать очевидного». Затем Гвен, не обращая внимания на их недовольство, благодарила за приезд и выпроваживала из гостиной, снабдив несколькими шиллингами на обратный путь.

* * *

В январе снова расцвели стефанотисы, насыщая воздух сладковатым густым ароматом, и еще больше похудевшая Ханна Ронфельдт по-прежнему, как будто совершая ритуал, посещала полицейский участок, берег и церковь, правда, уже не так часто.

— Совсем тронулась, — пробормотал констебль Гарстоун, провожая ее взглядом.

Даже преподобный Норкеллс посоветовал ей проводить меньше времени в каменном полумраке церкви и «поискать Господа в жизни вокруг».

Через пару дней после празднования юбилея маяка Ханна лежала ночью с открытыми глазами и вдруг услышала, как скрипнули ржавые петли почтового ящика. Она посмотрела на часы: три часа ночи! Может, это опоссум? Ханна поднялась и осторожно выглянула из-за шторы в окно, но ничего не увидела. Луна висела низко, кругом темно, и только на небе тускло светились звезды. Снова стукнула дверца почтового ящика, на этот раз от порыва ветра.

Она зажгла фонарь и осторожно направилась к входной двери, стараясь не шуметь и не разбудить сестру и совсем не думая о змеях, которые могут затаиться в кромешной мгле, подстерегая лягушек и мышей.

Дверца почтового ящика тихонько раскачивалась, и было видно, что внутри что-то лежит. Посветив, Ханна увидела маленький продолговатый сверток. Она его вынула. Размером с ладонь, обернут в коричневую бумагу. Она обернулась, пытаясь понять, как он туда попал, но вокруг царила кромешная тьма. Вернувшись в спальню, она разрезала ножницами бечевку.

Посылка была адресована ей и надписана уже знакомым аккуратным и ровным почерком.

Внутри оказался какой-то предмет, завернутый в несколько слоев газетной бумаги и издававший при каждом движении непонятный звук. Наконец обертка была снята, и при свете лампы тускло блеснула серебряная погремушка, которую ее отец заказывал в Перте в подарок внучке. Ошибки быть не могло: она узнала ангелочков, выгравированных на ручке. Рядом лежала записка.

С ней все в порядке. Ее любят, и о ней заботятся. Пожалуйста, помолитесь за меня.

Ни слова больше. Ни даты, ни инициалов, ни подписи.

— Гвен! Гвен, вставай! — Она забарабанила в дверь спальни сестры. — Посмотри! Она жива! Грейс жива! Я была уверена!

Гвен со вздохом поднялась, готовясь выслушать очередную фантазию, порожденную больным воображением сестры. Однако при виде погремушки ее отношение моментально изменилось: она сама заказывала ее с отцом в ювелирной лавке в Перте и обсуждала узор с серебряных дел мастером. Она осторожно взяла погремушку в руки, будто та была яйцом, из которого вот-вот могло вылупиться чудовище.