Длиннорукий согласно кивнул и достал из-за пояса каменный нож. Его руки восхитили бы любого скульптора. Его руки сделали бы честь любому музею антропологии. Под обветренной кожей шатунами переливались узлы стальных мускулов, а рассвет серебрил бурно покрывающую кожу шерсть.

Это просто кошмар какой-то, как стыдно было Валере Зыкину. Кровь буксовала в жилах, и крошились во рту сжатые намертво зубы. Мальчишка, разгильдяй, сопляк! Он забил болт на службу и поставил под угрозу срыва выполнение боевого задания. Он наплевал на долг воина! Он ради юбки преступил клятву мегатонников.

Все так же держа руки сложенными на груди, самый рослый прокашлялся и опять заговорил:

— Когда я был маленьким, не прошедшим обряд инициации мальчиком и бегал без набедренной повязки, однажды я чуть не наступил на каскавелу.[45]Каскавела зашипела, подняла голову из травы, и долго-долго мы смотрели друг другу в глаза. Но змеи — мудрый народ, и это была правильная змея. По этому она не укусила, когда поняла, что я достаточно напуган. Когда я был немного постарше и полюбил прокрадываться на женскую половину деревни, однажды ночью мы нос в нос столкнулись с леопардом. Леопард зарычал и, видя, что я достаточно напуган и не собираюсь атаковать, развернулся и скрылся в джунглях. Когда я уже был зрелым мужчиной, в одном из кабаков Эста-Разторо я перебрал огненной воды и начал буянить. Вышибала отколотил бедного индейца и вышвырнул на улицу, но не стал вызывать полицию. Так что за прожитые годы у меня было вдоволь учителей, которые научили делать то, что необходимо, но не более. Кортес нам приказал поймать незнакомую белую обезьяну, и мы поймали ее. Но Кортес нам не приказывал сожрать белую обезьяну, и мы не станем ее есть. Хау.

Длиннорукий на эти слова виновато пожал плечами и спрятал каменный нож за пояс. Видя, что теряет позиции, тщедушный залопотал быстро-быстро:

— Вначале мы спустим с незнакомой белой обезьяны шкуру. Шкура хорошая, и из нее выйдет отличный боевой оттобаку.[46]Потом мы сцедим жир в отдельную плошку и отрежем ноги. Эти ноги мы слегка, отгоняя мух, обсушим на солнце и обжарим со всех сторон в жире. Затем положим их в котел и зальем белым пальмовым вином. Добавим мелко нарезанной очищенной мякоти кактуса пейота и черный перец. Потом накроем котел крышкой и будем тушить мясо на медленном огне…

Длиннорукий решительно выхватил нож из-за пояса, и стало ясно, что уже никакие разумные доводы его не остановят.

— А лопатка! — захлебывался слюной тщедушный, — Боже мой, что мы сделаем с лопаткой! Отделим ребра и выбросим собакам, мясо просолим и посыплем красным перцем. В оставшемся жире обжарим стебли — только белую часть стебля! — мелко нарезанного лука, добавим рис и тоже обжарим!

Три гибких, будто отлитых из сока каучукового дерева, индейца, три крепко сложенных, словно пумы, индейца, судя по угадывающимся торсам и проступающим контурам мышц — мастера капоэйры[47]были для Валеры, даже для упакованного в сеть, тьфу. Семечки. Не из-за нелепого плена стегал себя последними словами боец Зыкин. А потому клял себя Валера, что, увлекшись амурными забавами, прозевал глобальные перемены, случившиеся с окружающим парком и палаццо, в котором россиянин провел ночь.

Самый рослый, пусть лицо его хранило печать непреклонности, невольно облизнулся. Длиннорукий шагнул к подвешенному пленнику.

— Затем мы снимем рис с огня и добавим мелко нарезанную печенку. Уточняю, предварительно сваренную мелко нарезанную печенку. Неплохо бы еще копру[48]и петрушку, но кажется, у нас не осталось ни копры, ни петрушки…

— Стоп-стоп-стоп! — на чистом наречии бороро подал голос из сетки Валера Зыкин, — Да ты, меднокожий брат, ничего не смыслишь в кулинарии. Ты еще должен был мелко нарубить дюжину вареных яиц. И, кроме того, без масла у тебя все пригорит.

— Можно подумать, — надменно процедил тщедушный индеец, — Какая-то незнакомая белая обезьяна понимает в приготовлении человечины больше меня, Зуба Бобра!

— Я тебе — не какая-нибудь белая обезьяна, а ученик великого доктора Мабузе! — выпалил Валера первое, что пришло в голову, — И кроме того два года я прожил в селении африканских пигмеев, больших док в приготовлении протеиновых блюд.

— А кто такой этот доктор Мабузе? — почесал каменным ножом поясницу длиннорукий.

— Зажарить и сожрать!

— А на твоем месте я вообще помолчал бы! — деланно осерчал Зыкин, — У тебя на правом плече вытатуировано, что ты промахнулся в большой охоте на кайманов!

— Откуда ты знаешь!? — смутился тщедушный.

— Я это знаю потому, что Мабузе — это самый великий татуировщик Старого и Нового Света, — принялся объяснять пленный, но не тщедушному, а рослому, — Кстати, дружище, узор на твоей левой ноге выколот с ошибками. Завитки должны поворачивать вправо, а не влево.

— То-то я сомневался, — наконец расплел руки рослый, — а он мне «так модно», «так модно»…

Вот что прошляпил Зыкин. Сегодняшний палаццо отличался от вчерашнего, будто венецианская гондола от авианесущего крейсера «Москва». На черепичной крыше выросли дамские шляпки локаторов и камышовые заросли антенн. Стены дворца обросли навесными сегментами танковой брони, судя по ТТХ,[49]снятой с «шерманов». Окна ощетинились хоботками спаренных пулеметов типа «Це-це». Через тропки залегли защищенные металлической оплеткой кабели. И в четырех местах из благоухающих азалий выглядывали сырые бетонные бока за ночь воздвигнутых дотов.

Это значило, что таинственный враг отбросил маскировку, то есть перешел в наступление, то есть приступил к последней фазе операции. И ведь если б не ураганное любовное приключение, Валера бродил бы себе по ночному Рио и наверняка не прозевал начало превращения палаццо в крепость. Обострившееся звериное чутье, в котором он был силен, не позволило бы. И, возможно, сочинил бы Валера способ сорвать планы врага банальной диверсией.

— А вот… А я… А вы не могли бы объяснить, что значит этот вытатурованный перстень? — протянул вперед растопыренную пятерню длиннорукий, — Мне ее сделали без спросу, когда я перебрал поганок перейро в одном из притонов Рио.

— А эту наколку я бы рекомендовал свести марганцовкой. И лучше никому из твоего племени не знать, что она обозначает.

Длинный спрятал руку за спину. Давно оброненный каменный нож неразличимо смешался с гравием дорожки…

Уже через минуту лишенный пут Валера Зыкин обнимал новых приятелей за плечи и вкрадчиво соблазнял:

— Друзья, вы не представляете, насколько далеко вперед шагнула татуировочная мысль. Ведь что было раньше? Некультурные граждане безо всякого художественного образования и вкуса татуировали некультурных граждан в антисанитарных условиях. Кожа перед татуировкой не протиралась концентрированной огненной водой пинта. Никто не пользовался одноразовыми иглами. А краски? Вы знаете, какие краски использовались? Китайская тушь, турецкая тушь и тайваньская тушь. — Валера был похож на профсоюзного лидера, подбивающего докеров на бессрочную забастовку. Глаза горят праведным огнем, слова отлетают с губ революционной песней, лицо хмурится от заботы о людях, готовых доверить ему свою судьбу, — Зато сейчас повсюду открываются специальные кабинеты, все стерильно, все в белом. И не надо верить досужим пустословам, будто тату выходит из моды. Появились рельефные татуировки,[50]и любой желающий может заказать себе под сердцем хоть уменьшенную копию барельефа вырубленных на скале американских президентов, хоть имя девушки рубцом, чтоб на два сантиметра выступало над уровнем кожи. А голография? Вы знаете, что такое голография?