Ван Хутен отпил виски и перегнулся вперед предложить отцу, но папа отказался.

Тогда ван Хутен наклонил бутылку ко мне. Я ее взяла.

— Хейзел, — предупредила мама, но я отвинтила крышечку и отхлебнула. В желудке стало примерно как в легких. Я отдала бутылку ван Хутену, который отпил длинный глоток и сказал:

— Итак, omnis cellula е cellula.[16]

— Что?

— Мы с твоим Уотерсом переписывались немного в его последние…

— Стало быть, теперь вы читаете письма от фанатов?

— Нет, он адресовал письма мне домой, не через издателя, и поклонником я бы его не назвал — он меня презирает. Однако он очень убедительно писал, что я получу прощение за свое поведение, если приеду на его похороны и скажу тебе, что сталось с матерью Анны. Вот я и приехал, а вот тебе и ответ: omnis cellula е cellula.

— Что? — снова спросила я.

— Omnis cellula е cellula, — повторил он. — Все клетки происходят из клеток. Каждая клетка рождается от предыдущей, которая, в свою очередь, родилась от своей предшественницы. Жизнь происходит от жизни. Жизнь порождает жизнь, порождает жизнь, порождает жизнь…

Мы доехали до подножия холма.

— Ладно, хорошо, — прервала я. У меня не было настроения это выслушивать. Питер ван Хутен не присвоит себе главную роль на похоронах Гаса, я этого не позволю. — Спасибо. По-моему, холм как раз закончился.

— И ты не хочешь объяснений? — удивился он.

— Нет, — отрезала я. — Обойдусь. Я считаю вас жалким алкоголиком, который говорит умности, чтобы привлечь к себе внимание, как не по годам развитый одиннадцатилетний сопляк, и мне за вас невыносимо стыдно. Да-да, вы уже не тот человек, который написал «Царский недуг», и сиквел вы не осилите, даже если возьметесь. Ценю, что попытались. Всего вам распронаилучшего!

— Но…

— Спасибо за виски, — сказала я. — А теперь выметайтесь из машины.

Он явно присмирел. Папа остановился, и мы подождали, не выключая мотора, стоя ниже могилы Гаса, пока ван Хутен открыл дверь и, наконец-то замолчав, вылез.

Когда мы отъезжали, я смотрела через заднее стекло, как он отпил виски и поднял бутылку в моем направлении, словно выпив за меня. Его глаза были очень грустными. Мне даже стало его жаль, честно говоря.

Домой мы попали около шести. Я была уже без сил. Мне хотелось только спать, но мама заставляла меня поесть какой-то пасты с сыром, в итоге она разрешила мне съесть ее в кровати. Пару часов я проспала с ИВЛ. Пробуждение было ужасным: секунду мне казалось, что все хорошо, но в следующий миг случившееся обрушилось на меня заново. Мама отключила меня от ИВЛ, я впряглась в переносной баллон и поплелась в ванную чистить зубы.

Оценивая себя в зеркале и возя щеткой по зубам, я думала, что существуют два типа взрослых. Есть ван хутены — жалкие создания, которые рыскают по земле, ища, кого побольнее задеть. А есть такие, как мои родители, — ходят, как зомби, и автоматически делают все, что надо делать, чтобы продолжать ходить.

Ни то ни это будущее мне не нравилось. Во мне крепло убеждение, что все чистое и хорошее в мире я уже видела, и я начала подозревать, что даже если бы смерть не встала на пути, такая любовь, как у нас с Огастусом, долго бы не продлилась. На смену рассвету приходит день, как писал Фрост. Золото не вечно.

В дверь ванной постучали.

— Occupada[17], — сказала я.

— Хейзел, — позвал папа, — можно, я войду? — Я не ответила, но через несколько секунд отперла дверь и присела на опущенное сиденье унитаза. Почему дыхание должно быть такой нелегкой работой? Папа опустился на колени рядом со мной, взял мою голову и, прижав к своей груди, произнес: — Мне очень жаль, что Гас умер. — Я немного задыхалась, уткнувшись носом в его футболку, но мне было хорошо от крепких объятий и знакомого папиного запаха. Казалось, он почти сердится, но мне это пришлось по душе. Я и сама была на взводе. — Сволочизм какой, от начала до конца. Восемьдесят процентов выживания, а он попал в оставшиеся двадцать. Гадство. Такой прекрасный мальчик! Как несправедливо… Но ведь любить его — немалая привилегия, правда?

Я кивнула в папину футболку.

— Теперь ты имеешь представление о том, как я люблю тебя, — прошептал папа.

Дорогой мой старичок. Всегда-то он знает, что сказать.

Пару дней спустя я встала с постели около полудня и поехала к Айзеку. Дверь он открыл сам.

— Мама повезла Грэма в кино, — сказал он.

— Нам надо куда-нибудь сходить или чем-то заняться, — заявила я.

— Может «что-то» означать сразиться в видеоигру со слепым, сидя на диване?

— Вот именно это я и имела в виду.

Мы сидели пару часов, разговаривая с экраном и пробираясь в невидимом подземном лабиринте без единого огонька. Самой увлекательной частью игры было издеваться над компьютером, неизменно попадавшим впросак.

Я: Коснись стены пещеры.

Компьютер: Вы касаетесь стены пещеры. Она влажная.

Айзек: Лизни стену пещеры.

Компьютер: Не понимаю. Повторите.

Я: Трахни влажную стену пещеры.

Компьютер: Вы пытаетесь прыгнуть через стенку пещеры. Вы ударяетесь головой.

Айзек: Не прыгни, а трахни!

Компьютер: Не понимаю.

Айзек: Чувак, я неделями брожу в темноте по лабиринту, мне нужна разрядка. Трахни стену пещеры!

Компьютер: Вы пытаетесь пры…

Я: Резко прижми низ живота к стенке пещеры.

Компьютер: Не понима…

Айзек: Займись с пещерой нежной любовью.

Компьютер: Не понима…

Я: Прекрасно. Иди влево.

Компьютер: Вы идете влево. Проход сужается.

Я: Иди на четвереньках.

Компьютер: Вы идете на четвереньках сотню ярдов. Проход сужается.

Я: Ползи, как змея.

Компьютер: Вы ползете по-змеиному тридцать ярдов. По вашему телу стекает струйка воды. Путь перекрыт горкой мелких камней.

Я: Могу я теперь трахнуть пещеру?

Компьютер: Вы не можете прыгнуть из положения лежа.

Айзек: Мне не нравится жить в мире без Огастуса Уотерса.

Компьютер: Не понимаю.