Он напряг зрение, пытаясь в полутьме при свете звезд разглядеть то, что лежало за пределами тюрьмы. С той стороны, куда он смотрел, к тюрьме примыкала зубчатая городская стена, убегающая влево и вправо. С правой стороны над стеной возвышались две башенки, окаймляющие городские ворота — он запомнил их силуэты еще с первого посещения города магов. Башенки располагались на расстоянии примерно полукилометра от тюрьмы. Если только, конечно, здешняя перспектива не искривлена и местный воздух, повинуясь своим атмосферным законам, не искажает пропорции…

Тимофей повернул голову. За его спиной тюрьму окружал город. В полутьме веселенькие разноцветные домики города магов выглядели одинаково серыми. От тюремных зданий их отличали только окошки, прорезавшие стены. Без решеток, освещенные изнутри теплым оранжевым светом.

Крыша тюрьмы была совершенно безлюдна. Видимо, никто не считал нужным охранять местные застенки еще и с воздуха. Высоких смотровых башен, забранных колючей проволокой и оснащенных охранником, пулеметом и прожектором, тоже не наблюдалось. Все было настолько не в стиле родимых русских тюрем, что просто сердце радовалось…

Значит, им не придется прорываться с боем, используя живой огнемет. Он похлопал Гортензию между глаз и попросил:

— Давай-ка уберемся с этой решетки, киска. Хочу сойти во-он на той сплошной крыше…

Драконша сделала всего один шаг, грузно перевалившись всем телом с боку на бок. Его ощутимо тряхнуло. Гортензия выбралась на твердое покрытие и осторожно опустила голову вниз. Влюбленный бройлер явно заботился о целости своего бесценного груза…

Тимофей спустился с холки драконши, задействовав здоровую ногу. И похромал к концу крыши, казавшемуся поровнее. Вряд ли его команда отставных диктаторов привычна к бегу по пересеченной местности, так что лучше выбрать дорожку прямохожую.

Гортензия, оставшаяся сзади, тут же мурлыкнула у него в голове:

«А я? Мне тоже идти?»

— Стой, где стоишь, — негромко распорядился Тимофей.

И тут же почти физически ощутил дрожь от печального вздоха драконши, раздавшегося у него в голове. Пришлось пообещать:

— Я скоро вернусь…

Он шел крадучись, стараясь производить по пути как можно меньше шума. Это ему удалось, несмотря на то что распухшая нога гнулась с трудом и отзывалась онемелой болью на каждый шаг. Покрытие под ногами на вид и на ощущения очень напоминало толь, залитый гудроном, — но было при этом невероятно ровным. Он заподозрил, что при постройке тюрьмы не обошлось без магических заклятий. Очень уж гладкой была тюремная крыша под кроссовкой. Даже полированная мраморная плитка не дает такого эффекта — разве что на всю крышу пошел один целый кусок, тщательно вымеренный, выверенный и заполированный с точностью до последней молекулы.

Два раза ему пришлось спускаться вниз, когда крыша перерастала в следующий свой лоскут. Тем не менее до намеченной точки он добрался без помех. По пути Тимофею под ноги попался всего один забранный решеткой проем, который он осторожно обошел по краю. Но посмотреть внутрь он не решился — неизвестно, кто там сидит, а на фоне звездного неба его фигура будет видна достаточно ясно и отчетливо. Так что из двух зол — любопытство и излишняя осторожность — Тимофей после короткого раздумья выбрал именно осторожность.

Последняя тюремная крыша, на которую он спрыгнул, слегка подвернув больную ногу и едва удержавшись при этом от болезненного стона, обрывалась прямо на городскую улицу. С того места, где он стоял, улица казалась длинным темным провалом, на дне которого поблескивали спинки булыжников, устилавших мостовую. Напротив него теснились дома — все на один или два этажа выше, чем тюрьма. И никаких тебе стен с колючей проволокой или бдящих часовых с собаками. Для арестанта это был просто праздник какой-то. День всех сидящих…

В домах напротив светились небольшие окошки, забранные занавесками. Окна выглядели до ужаса по-домашнему. И кто-то за этими тепло светящимися желтыми квадратами наверняка был счастлив, сыт и доволен собой и жизнью.

И здоров.

Тимофей отогнал приступ завистливой тоски и торопливо похромал назад, стараясь не скрипеть зубами от боли. Гортензия терпеливо ждала его возле решетки, застыв темной глыбой на краю сплошной крыши. Он пошлепал ее по прохладной шкуре.

— Я тут.

Шипастая голова стремительно подъехала к нему.

«Да? Значит, настало время для наших совместных вздохов под светом звезд, о Тимоха?» — радостно взвыла Гортензия.

Тимофей поморщился, потому что от телепатического крика между висками возникла волна давящей боли, вольно разлившись по всей голове от левого уха до правого. И обратно.

— Нет, пока не время, — торопливо разуверил он мечтательную драконшу. — Меня надо просто спустить вниз. Тем же способом, каким я поднялся.

Он с некоторым трудом забрался снова на рогатую голову. Гортензия опустила морду в проем.

Строй узников шагал уже совершенно не в ногу. Инопланетяне, почуяв близость свободы, двигались вразнобой, поднимая и ставя ноги как попало. Леха, по-видимому, уставший поддерживать дисциплину в своем разнородном войске, куковал у проплавленного проема.

Тимофей, не слезая с головы, поманил его к себе.

Леха подскочил к нему одним прыжком и прошептал, возбужденно блеснув глазами:

— Ну что? Наконец на волю?

Сэнсэй кивнул, затем поймал радостный и одновременно благодарный взгляд братка и пробормотал:

— Век воли не видать — это не про нас, браток… Предупреди своих каудильо, чтобы вели себя потише.

Подъем всех узников на поверхность крыши занял гораздо больше времени, чем он ожидал. Голове Гортензии опять пришлось послужить лифтом. «Как бы шею не растянула, птичка-телепатичка», — забеспокоился Тимофей. Примерно после десятого узника он подошел поближе и погладил чуть подрагивающее плечо крылатого монстра. Для этого ему пришлось встать на цыпочки и вскинуть руку над головой.

— Ты не устала, Гортензия?

«Это мой подвиг для тебя», — важно заявила драконша.

Тимофей содрогнулся и отскочил. Вот только подвигов ему тут не хватало. Гортензия, ничего не заметив, повернула морду к нему. И улыбнулась во всю ширь своей пасти. На фоне угольно-черной и влажно поблескивающей полости рта сверкнули белые клыки, плотно пригнанные друг к другу.

Подвиг по-драконски. На подвиги, как известно, идут из-за любви. Тимофей вдруг неожиданно с ужасом осознал, что Гортензия считает себя влюбленной в него. Влюбленной женщиной или чем-то вроде. Хотя она дракон, а он мужчина из рода людей. Как она сказала — нельзя мыслить так узко? О майн гот… Нельзя поминать имя Господне всуе, но по немецки, глядишь, и не заметит.

По плечу ли ему такое испытание? Опасно разочаровывать огнедышащую даму…

«О, не беспокойся за меня! — довольно нежно продолжила драконша. — Что такое усталость женщины, если рядом с ней даритель любви?»