— Хорошо, — сказал Кратов. — Благоволите получить и по моим векселям. Планеты по имени Нимфодора действительно не существует уже лет десять. То есть, в лоциях, имевших хождение в пору вашего зеленого детства, она еще упомянута. Но в результате одного из астроинженерных экспериментов Галактического Братства была полностью разрушена и обратилась в облако каменных обломков и пыли, стремительно втягиваемое центростремительными силами в недра голубой звезды Аль Наир.

— Принято. — С наслаждением произнес Торрент.

— Вексель следующий: в ходе своей третьей миссии на Уэркаф я пытался вступить в прямой контакт с мерцальщиками. Результат разочаровывающий, отчего эта миссия и не афишировалась. Мы остаемся совершенно чуждыми и непонятными друг другу. Нужна длинная цепь посредников. Сейчас ведется подготовка ксенологов-плазмоидов из системы Конская Голова. Это кропотливая работа, требующая решения массы побочных проблем, как-то: размещение группы плазмоидов на планете с обычной, а следовательно — смертоносной для них гравитацией, согласование тезауруса и системы понятий между остальными посредниками…

— Вот-вот, — покивал Торрент. — И Ертаулов вам о том же твердит: чуждые, непонятные… Итак, ключевые моменты. Они же — горячие точки.

Точка первая, субъективная. «Это было необъяснимо и страшно». Вряд ли это вас заинтересует, поскольку указывает на естественный психологический дискомфорт субъекта, помещенного в неизвестную, потенциально враждебную, не поддающуюся осмыслению и восприятию органами чувств среду.

Точка вторая, оценочная. «Мы разные, мы настолько разные, как это только возможно… мы не можем сесть и обо всем договориться». Это для вас более привлекательно, ибо свидетельствует не только о предполагаемых и, возможно, непреодолимых сложностях во взаимоотношениях с оцениваемым объектом, но также и о неком оставшемся за кадром источнике противоречий.

Я не стану провидцем, если добавлю, что упомянутый источник недвусмысленно указан третьей точкой, резюмирующей: «То, что мы, существа из субсвета, сунулись в экзометрию, было чудовищной, дикой ошибкой»… Я понятно говорю?

— Понятно. — сказал Кратов. — Спасибо, доктор Торрент.

— Чтоб я пропал! — воскликнул тог. — Ушам не верю! Меня впервые назвали «доктором», а за окном — ни снега, ни града, ни урагана паршивого…

— Дождался, маленький, — усмехнулась Рашида.

— И что же вам понятно, коллега? — полюбопытствовал Спирин.

— А то, что нападения эти не случайны. Что ЭМ-звери — никакие не звери.

— Кто же? — испытующе спросил Спирин.

— Не знаю. Они действуют по своим правилам. Пытаются обращаться с нами, как умеют. Возможно, они просто хотят привлечь наше внимание. Но мы-то интерпретируем все происходящее иначе. Мы видим, что на наши корабли кто-то регулярно нападает. Нас хотят запугать. С нами не желают договариваться. И нас очень хотят выставить из экзометрии.

— Почему? — налегал Спирин.

— Потому что для нас это — способ передвижения, а для них — родной дом. И они не хотят, чтобы незваные гости следили в чистых комнатах грязной обувью. Так что нет Хаосу дела до нашей Галактики, и вообще никакой это не Хаос…

— Хаос, — нахмурилась Рашида. — Изначальное зияние, породившее Землю, Преисподнюю, Мрак, и Любовь… Что ты имел в виду?

— Пустяки, условное обозначение…

— Но ты рассуждаешь так, будто в болезненном бреде, что тебе наговорил Стас, есть какой-то смысл! Будто кто-то пытался использовать его как… как скорохода с письмом!..

— Хорош скороход! — хмыкнул Кратов. — Двадцать лет добирался, и все лесом да болотом… Рашуля, мы здесь уже битый час фантазируем и сочиняем, исходя из дерзкого допущения, будто кто-то нам что-то стремится сообщить!

— И в меру своей наивности пытаемся это сообщение прочесть, — присовокупил Спирин.

— Вот для чего я и надеюсь на ментограмму ертауловского мозга, — сказал Кратов. — Не портретами ЭМ-зверинца он перегружен, а этим самым письмом. И тот бред, что он выдает все эти годы, лишь отдельные фразы, вразнобой выхваченные из текста.

— Возможно, возможно, — сказал Спирин. — Это очень объясняет все, что произошло с тахамауками с «Азмасфоха».

— Стаса они сделали почтальоном, — горько промолвил Кратов. — Против его воли. Сумку через плечо, ногу на гравискейт, и — айда… Но тогда при чем здесь я? Зачем они меня-то сделали «меченым атомом»?!

— Вы все при чем, — сказал Спирин. — Это было не простое письмо. Это было «длинное сообщение». И вы, все четверо, его приняли.

Ступать по ребристым плитам проспекта Буканеров и не ощущать мерзопакостного хлюпанья, не испытывать отвратительной сырости в обуви и в одежде — было ощущением невыразимо приятным. Этим вечером дождь в погодном расписании не значился. По высокому тропическому небу, подсвеченные закатом и рано взошедшей Цыганкой, бродили случайные облачка-пелеринки. Над горизонтом метались плотные столбы пульсирующего света — не то местный природный феномен, сродни земному «зеленому лучу», не то отблески какого-то чрезвычайно отдаленного веселья посреди океана. В прохладном воздухе разлито было обычное вечернее безумие.

— Удивительно, — сказал Кратов — Сколько времени мы с тобой знакомы?

— Не поверю в твою забывчивость, — Идменк приподняла тонкую дужку брови, слегка нарушив ее идеальное начертание — Это какой-то намек?

— Вовсе нет. На что бы я вдруг стал тебе намекать? Если мне что-то от тебя понадобится, я назову это своим именем…

— Дождливая ночь с четырнадцатого на пятнадцатое ессуана. Почти сорок дней тому назад.

— Так вот: я не припоминаю, чтобы когда-то бродил здесь с тобой средь бела дня. Скажу больше: я и без тебя ни разу этого не делал. А что, на Эльдорадо бывает белый день?

— Бывает, — ответила Идменк. — Но он неинтересен. Он — лишь скука перед наступлением тьмы, когда все и начинается. В этом городе живут «совы».

— А есть другие города, где живут «жаворонки»?

— Конечно. Например, пляжи Южной Нирритии. Там не бывает дождей. Солнце заходит на четыре часа. Море всегда спокойно и ласково. Но если ты хочешь сломать себе шею, отправляйся в бухту Ифритов. Там гуляют десятиметровые волны.

— Хочу в бухту Ифритов. А не могли бы мы отправиться туда прямо сейчас?

— Ты же понимаешь, что это невозможно. Кратов натянуто засмеялся.

— Понимаю, — сказал он. — Ты удрала от мужа. А я — от важных обязанностей. Благо у нас вот уже скоро месяц, как ничего не происходит. А у вас?

— У нас ничего не происходит никогда.

— Тебя даже не колотят?

— Я не даю повода. Кратов страшно засопел.

— Сейчас мы дадим повод, — сказал он невнятно и, согнувшись почти пополам, нашел под черным капюшоном и черной же полумаской упругие прохладные губы…