В центре зала стояло огромное пыточное колесо, на первый взгляд действительно старинная вещь. Возле него уже расположились несколько младших коллег Шани, которые с задумчивой сосредоточенностью обмеряли колесо медными линейками и вносили результаты измерений в отчетные листы. Отвратительная казнь, подумал Шани, подходя вплотную, просто отвратительная. И кто ее придумал-то, хотелось бы знать… Сначала палач ударами тяжелого железного прута переломает ноги, затем руки – так было и с Заступником, если верить Писанию. Тот прут, кстати сказать, хранился в монастыре Кивуш и имел славу чудотворного. Потом несчастного Бога положили на это колесо, вбив в запястья гвозди, чтоб казнимый не упал, а колесо установили на шест, и Заступник долго, почти сутки, пролежал на нем, безразлично глядя в низкое аальхарнское небо и медленно умирая от боли и обезвоживания. Святой сотник Лонхен, помнится, отогнал ворон, которые вознамерились расклевать тело и глаза казнимого, за что Заступник пообещал: после же будешь со мной на Небесах.

– Предварительные результаты? – осведомился Шани.

Один из инквизиторов выпрямился и доложил:

– Колесу минимум восемьсот лет, ваша неусыпность. После вознесения Заступника подобной казни подвергались недолго.

– Ее после Всеобщего собора отменили как неподобающую еретикам и грешникам, – подал голос второй его коллега. – Как раз восемьсот лет прошло.

Шани протянул руку и дотронулся до черного твердого дерева, пытаясь понять собственные ощущения. Орудие омерзительной, позорной казни превратилось в символ веры – и если это действительно был тот самый круг, то Шани сейчас прикасался к чему-то имевшему подлинную силу и подлинную власть и бывшему выше силы и сильнее власти. Оно было… Шани не знал, как это описать, но найденное колесо казалось сейчас смыслом и сутью вещей. Шани дотронулся до заржавленного грязного обода колеса, и реликвия откликнулась: его словно ударил легкий разряд тока, и на какое-то мгновение он увидел и понял весь мир, в котором его ждали боль и смерть – и ничего кроме. Это было страшное, призрачное ощущение прикосновения к чему-то, что он не мог объяснить, несмотря на все знания этого мира и всю науку недостижимой Земли.

Инквизиторы смотрели на него с настоящим, нескрываемым ужасом. Шани покачнулся, но на ногах устоял.

– Ваша неусыпность, – окликнул его один из них. – Ваша неусыпность, что с вами?

Видимо, Шани в самом деле сильно изменился в лице, если эти крепкие мужчины, повидавшие всякого по долгу службы, сейчас настолько испуганы. Он провел ладонями по щекам и негромко, но отчетливо произнес:

– Ничего, братья, ничего. Вы осмотрели крепления?

Инквизиторы подошли к колесу и некоторое время изучали тяжелые винты, которыми обод крепился к дереву, сначала соскребая, оттирая и вычищая въевшуюся грязь, а затем делая замеры. Шани внимательно наблюдал за ними – похоже, прикосновения к колесу никак на них не влияли. Во всяком случае, ни один из его коллег не подал виду, что с ним происходит что-то необычное.

Может, и ему просто показалось?

– Крестовой винт, – наконец, заключили инквизиторы. – Такой тип был в ходу при языческих государях, то есть примерно сто лет после казни Заступника. Потом стали использовать плоские винты.

– Дата, дата, – поторопил их Шани и принялся копаться в ящике с инструментами. Мысль о том, что ему снова придется дотрагиваться до колеса, вызывала у него странный трепет, какой бывает, если стоять в горах над пропастью, когда разум говорит, что стоит сделать пару шагов назад, но чей-то голос шепотом велит посмотреть вниз и изведать томительное счастье падения. – Нам нужно определить время создания этого колеса, братья, помогите мне.

Втроем они с трудом открутили винты и сняли с колеса обод. Шани казалось, что он заживо препарирует человека. Затем он взял из ящика маленький рубанок и, мысленно попросив прощения у колеса, несколько раз провел им по деревянной грани. Инквизиторы дружно ахнули. Из-под лезвия закудрявилась темная стружка, и в воздухе отчетливо запахло терпким южным орехом. Шани провел ладонью по срезу, но, вопреки ожиданиям, больше ничего не случилось. Видимо, колесо уже сказало ему все, что считало нужным. Он опустил ненужный уже рубанок и произнес:

– Братья, это крептский орех. Последнее дерево спилили незадолго до начала проповедей Заступника.

Инквизиторы дружно ахнули и подошли поближе, испуганно глядя на срез. Черная древесина в том месте просвечивала красными прожилками. Шани вспомнил загорскую легенду: крептский орех раньше дрожал на ветру, потому что знал – на колесе из него погибнет Заступник, а под темной корой у него текла алая густая кровь.

– То есть это… – начал было один из братьев, но так и не закончил фразы.

Шани утвердительно кивнул:

– Круг Заступника. Это он.

Шани вдруг ощутил неимоверную легкость, словно в самом деле сорвался с горы и теперь летел вниз, еще не ведая о боли падения и не веря в возможность боли.

Круг увезли из Дворца инквизиции и установили для всеобщего поклонения в кафедральном соборе Залесского Заступника. Шани несколько раз доложил о результатах инквизиционного расследования, доказал подлинность сакрального предмета, и радость людская взлетела под облака, где по такому же кругу каждый день ходило солнце. Горожане потянулись в собор – поклониться святыне, которую уже успели наделить чудодейственными свойствами: якобы она исцеляла смертельные болезни и даже воскрешала мертвых, если те были хорошими людьми. Шани стоял возле круга и пытался ухватить за хвост какую-то упущенную мысль, что маячила на грани сознания и мешала ему, словно заноза. Яркий солнечный день будто бы вдруг утратил что-то очень важное – и Шани никак не мог понять, что именно.

– Благословите, ваша неусыпность…

– С праздником! Радость-то какая!

– Привел Заступник счастья дождаться…

– Благословите, ваша неусыпность…

Когда через несколько часов в голове зашумело от восторженных голосов, а лица счастливых горожан слились в одну пеструю лепешку, Шани отправился в закрытую часть храма, куда имели допуск только священники и представители инквизиции. Там хранились особые молитвенные колеса – цилиндрические барабаны на оси, исписанные молитвами на староаальхарнском наречии. Барабаны следовало крутить, читая древнюю молитвенную формулу освобождения разума, чтобы получить ответы на те или иные вопросы, когда молитвенные колеса выстроятся в нужном положении. Шани закрыл за собой дверь и некоторое время неподвижно стоял на пороге, глядя, как длинные ряды тяжелых, тускло блестящих колес уходят вдаль, и выпуклые буквы на них словно сливаются с вечерними сумерками. Затем он приблизился к сияющей медной рукояти и с усилием повернул ее.

Колеса откликнулись на зов с величавым достоинством – по рядам прошел низкий густой звук, не лишенный, впрочем, определенной мелодичности. Шани повернул рукоять снова, и молитвы, начертанные на колесах, встали в нужном порядке. Он пошел вдоль ряда, ведя пальцем по медным буквам с длинными хвостиками, и, когда выпавший текст закончился, то Шани оставалось только тяжело вздохнуть. Ему выпала молитва Отчаяния – слезный плач несчастного пророка Илии, потерявшего семью, дом и надежду и взывавшего к Заступнику из чумной ямы. Шани прорывался сквозь старинное нагромождение давно вышедших из употребления слов и словесных форм, но понял совершенно точно – события развиваются от плохого к худшему, и он уже ничего не сможет с этим поделать. Поздно.