Я посмотрела на него, открыв рот. Это был такой маленький трюк, который я иногда использовала, — связать все посадки единой темой. Но никогда ранее я не делала это настолько вопиюще явно. Раньше никто никогда и не замечал ничего. Никто, кроме этого мужчины, который заглянул в самое сердце.

— Единственное, чего я никак не уразумею, так это то, каким образом ко всему этому подходят водный и зимний сады.

— Я всегда была убеждена, что вода вдохновляет на созерцание и самонаблюдение. Она отражает внутреннюю жизнь женщины — вот что я имела в виду.

— А зимний сад? — спросил он, весь подавшись вперед.

— Ее смерть, конечно.

Он вновь откинулся на спинку стула; его чашка была допита почти до дна: — Я еще не показал вам, что я для вас принес.

Он извлек свой кожаный саквояж, темно-коричневый от старости и дождя; я затаила дыханье, когда застежка была открыта. Он вынул ворох муслина и принялся разворачивать, держа сверток на коленях. Когда, наконец, он развернул его, я увидала три растения, чьи корневые системы были связаны друг с другом.

— вы принесли мне гортензии, — выдохнула я.

— Гортензия виллоса. Когда вы приезжали в Хильдкот, я случайно услышал, как вы упоминали, что они вам нравятся, — сказал он, вставая со стула, протягивая мне одно из растений и снова садясь на место. — Мистер Джонстон был счастлив услужить, отдав мне их в обмен на доставку в его имение несколько сортов роз, которые он подумывает посадить у себя.

— Вы принесли мне гортензии, — повторила я, трогая один из листьев. — Спасибо вам..

Я подняла взгляд и увидела, что он неотрывно смотрит на меня с такой нежностью, что у меня перехватило дыханье. Такое выражение лиц я видела раньше — так смотрели друг на друга мои родители в те минуты тишины, когда, как они считали, никто их не видел. Никогда ранее я не думала, что кто-либо посмотрит так на меня, и я знала, что я не могу отвернуться, не ответив на его невысказанный вопрос.

Я нарочно положила цветок, встала, обогнула стол и остановилась перед мистером Годдардом. Он не отводил своего взгляда от моих глаз, когда я протянула руки ему. Он взял мои руки в свои ладони, большим пальцем ласково погладил тыльную сторону моей кисти, выводя на моей коже крошечные узоры. Какой-то миг мы просто стояли так, недвижно, затем он медленно потянул меня вниз, усаживая к себе на колени.

— Мисс Смит… Винсента…

Правой рукой он отвел мою руку и обнял меня за талию. Поднял левую руку и коснулся подушечкой большого пальца моей нижней губы.

— Я сюда пришел не для того, чтобы… — прошептал он. — Это …

Я поцеловала его теплую ладонь и прошептала:

— Я знаю.

Он, ласково взяв меня за подбородок, нагнул мою голову, чтобы поцеловать меня.

Долгие годы меня никто не целовал. Я могла вспомнить, как при поцелуе бьет до дрожи и пронзает страсть, но я забыла, какое же утешение дарит поцелуй.

Это чувство прикосновения кожи другого человека к твоей коже. Надежность пары рук, обнимающих тебя и удерживающих.

Мы танцевали в тиши — его руки обнимали меня за спину, в то время как я вжималась в него, мои руки обнимали его за шею, когда он целовал меня, так требовательно, что от страсти я выгибала спину. Когда мои пальцы, обвивая тыльную сторону его шеи, зарылись в его влажные волосы, я вознесла хвалу Господу за этот ливень.

Прогоревшее полено упало, ударившись со стуком о железную дверцу печки, и мы отпрянули друг от друга. Оба засмеялись над этим нашим глупым испугом, но момент был испорчен. Я выскользнула из его объятий, и тотчас затосковала по его теплу, по исходившему от его одежды успокаивавшему запаху влажной шерсти.

— Винсента, — сказал он через мгновение.

Я вздохнула:

— Я все понимаю, Мистер Годдард. Вы брат моей работадательницы, и…

— Я хочу, чтобы ты называла меня Мэтью, — перебил он меня, — Я не хочу, чтобы мы снова называли друг друга «мистер Годдард» и «мисс Смит».

— Но почему? — спросила я, когда он надевал свое все еще мокрое пальто и накидывал на плечо лямку своей сумки-саквояж.

— Потому, — он улыбнулся, — что я отчаянно хотел поцеловать тебя с того самого мига, как впервые увидел.

Бэт перехватила из одной рукой в другую коробку, в которой лежали ее графитовые карандаши и ее драгоценный альбом для зарисовок, чтобы вытереть ладонь о юбку. Она стояла у ворот Хайбери Хаус и глазела на огромный железный дверной молоток в форме львиной головы, не решаясь постучать.

Сегодня, в свой выходной, она была в гражданской одежде. И сегодня Бэт была преисполнена решимости, наконец-то, выполнить то, приняться за что она так боялась уже несколько недель к ряду. Сегодня она будет рисовать эскизы в саду миссис Саймондс.

— Ты должна туда пойти, иначе она не поверит, что я тебе передала ее разрешение, — так сказала Стелла ей за чашкой чаю, заваренного из уже дважды спитой заварки, когда Бэт привезла очередную продуктовую доставку в господский дом в прошлый раз.

— Но я не могу туда пойти! Миссис Саймондс не захочет, чтобы ее беспокоили такие как я. Ты ж сама говорила, что она крута нравом.

— Не знаю, насколько жестка она. Никак не могу ее раскусить, честно. Она так изменилась с той поры, как только приехала в Хайбери.

— А какой она была тогда? — спросила Бэт.

— Самая что ни на есть застенчивая невеста, как ее обычно рисуют на картинках. Предоставила мистеру Саймондсу все устраивать, а сама знай на своей арфе лишь поигрывала.

— На арфе?

— Видать, тогда поигрывала. Как бы то ни было, на мужиков, что выгружали инструмент из кузова хозяйского грузовика, глядела она зорким ястребом. Думаю, она и дышать забыла, покудова арфа не очутилась в музыкальной комнате и не была настроена, да, именно так.

— Теперь, когда ты рассказала про арфу, я представить не могу, чтобы хозяйка играла на каком-нибудь другом инструменте. Она такая величественная, арфа ей впору, — призналась Бэт.

— Ну, она не всегда была такая. Помню, я тогда была кухонной горничной, а командовала нами старая кухарка Миссис Килфолд. Так вот не забыть мне вовек, как Миссис Саймондж вся прям аж извелась из-за меню для своего первого званого обеда. Миссис Килфорд едва из кухни ее не выставила, — рассказала Стелла.