Об истинных стремлениях царицы Евдокии в те недолгие счастливые месяцы дает представление состав ее двора, утвержденный императорском указом 11 марта 1728 года. Многие были тогда рады послужить «государыне-бабушке» в надежде, что будут со временем замечены императором Петром II, ее внуком. Но она предпочла окружить себя родственниками Лопухиными, другими свойственниками и близкими людьми или по крайней мере теми, кто некогда служил ее сыну царевичу Алексею Петровичу. В камергеры были назначены князь Василий Хилков и Алексей Андреевич Лопухин, шталмейстером — Авраам Лопухин, в камер-юнкеры — Иван Бибиков, Александр Лопухин, в гоф-юнкеры — Алексей Иванович Лопухин, Сергей Измайлов, в пажи — князь Федор Лобанов-Ростовский (сестра Евдокии вышла замуж за одного из князей Лобановых-Ростовских) и Николай Матюшкин[51]. Высокое положение царицы Евдокии подчеркивалось жалованьем ее придворным, назначенным «против комнаты» (то есть в той же мере), что и у сестры императора — великой княжны Натальи Алексеевны.

Но благосклонность фортуны к царице Евдокии оказалась недолгой. Уже к середине марта 1728 года, как заметил саксонский советник Лефорт, «о бабке его величества» перестали говорить. Иными словами, все успокоились и окончательно поняли, что царица Евдокия не будет играть никакой заметной роли в управлении страной. Способствовал тишине и наступивший Великий пост. Вскоре, однако, открылось первое крупное политическое дело с начала пребывания двора императора Петра II в Москве; оно было связано с подметным письмом о князе Меншикове. Как ни странно, разбирательство по поводу появления этого документа затронуло и царицу Евдокию. В указе об объявлении награды за помощь в установлении автора письма (и даже прощении лиц, написавших его, если они добровольно сознаются) указывалась дата появления «у Спасских ворот некоторого подметного письма, запечатанного в обертке», — 24 марта. На «обертке» было подписано, что внутри письмо «о самом важном деле». Распечатав «обертку», по словам указа, «не явилось никакого важного дела, но паче самое плутовское, наполненное токмо всякими плутовскими и лживыми внушениями, доброхотствуя и заступая за бывшаго князя Меньшикова».

Герцог де Лириа рассказал о происшествии с подметным письмом в своих записках: «На этих днях государь получил анонимное письмо, в котором восхваляются великие заслуги князя Меншикова и которое заканчивается словами, что никогда-де не пойдут дела этой монархии как должно, если не восстановят его в положении и должности которые он имел». Саксонский советник Лефорт указывал, что письмо было адресовано не императору, а Верховному тайному совету. Его составители не просто превозносили Меншикова, а указывали, что его место оказалось занятым совсем не достойными к управлению людьми (сила воздействия такого рода документов — в искусном смешении лукавых намерений с правдивой основой). «Подметное письмо, — писал Лефорт, — содержит в себе воззвание к народу, чтобы он обратил внимание на настоящее положение верховного правления, и, проводя параллель между правлением Меншикова и настоящим, говорит, что, правда, Меншиков не мог удовлетворить всех, это и было причиною его падению; но с тех пор, как его удалили от двора, другие лица стали вкрадываться в доверие монарха, знакомить его с различными пороками и образом жизни, недостойным монарха».

Кто был автором этой интриги, мы, увы, не знаем. Людей, продолжавших сочувствовать отправленному в ссылку князю Меншикову, оставалось немало. Слишком многое было связано с ним как с соратником Петра I, военачальником и администратором, чтобы так, в одночасье, без последствий, вычеркнуть его из жизни, как это сделали император Петр II и его министры. С этой скрытой верностью Меншикову напрямую столкнется и царица Евдокия, которой, напомним, были пожалованы имения, конфискованные у Меншикова. Приказы о переписи этих имений просто не выполнялись. Но цель сторонников Меншикова (если это действовали они) не была достигнута. Начались розыск, разбирательства внутри Верховного тайного совета, аресты людей, заподозренных в изготовлении письма. Не исключено, впрочем, что дело о подметном письме было выгодно еще какой-то сторонней силе, использовавшей его как предлог для окончательной расправы с Меншиковым.

Царица Евдокия тоже оказалась захвачена этим розыском. У нее, конечно, не было оснований питать какую-либо любовь к князю Меншикову. Напротив, именно бывший светлейший князь был прямым виновником ее бед в заключении после Суздальского розыска 1718 года; он лично отвечал перед Петром I за охрану старицы Елены в Ладоге и Шлиссельбурге. Но с тех пор все изменилось. После воцарения Петра II Меншиков рекомендовал царице Евдокии свояченицу Варвару Михайловну Арсеньеву, а как выяснилось в ходе розыска о подметном письме, она больше всего добивалась изменения участи Меншиковых. На несчастье царицы Евдокии, в деле был замешан человек из ее ближайшего окружения — духовник Клеоник. Его по распоряжению Синода отправили к царице Евдокии, когда она еще находилась в Ладожском монастыре; вместе с нею он был переведен в Шлиссельбург, а оттуда в Москву И дальше остался служить у нее, пользуясь уже полным ее расположением. Через него родственники Меншикова и попытались устроить аудиенцию у царицы Евдокии, чтобы она, по своему обыкновению, похлопотала бы об облегчении их участи.

Меншиков уже на пути в ссылку сумел получить большую сумму денег, из которых 10 тысяч рублей он выделил «на хлопоты» свояченице Варваре Арсеньевой, удаленной в Успенский Александровский монастырь. В этом монастыре, где жили и умерли сестры царя Петра I Марфа и Феодосия и куда в 1718 году были переведены «под начал» бывшая настоятельница Покровского монастыря со старицей Каптелиной, конечно, много говорили о чудесных изменениях в судьбе царицы Евдокии. Сохранилось свидетельство о пожаловании бабушкой императора в Успенский Александровский монастырь 30 рублей. Игуменья и монахини, благодаря ее за этот дар, писали при этом к ней как к «царице», а не старице. Из следственного дела Варвары Арсеньевой известно, что какая-то вдова Бердяева посоветовала еще одной свояченице Меншикова, родной сестре его жены Аксинье Михайловне Колычевой, обратиться к царице Евдокии. По материалам розыска, Аксинья Колычева действительно поехала в Новодевичий монастырь, разыскала царицыного духовника Клеоника и посулила ему огромные деньги — тысячу рублей, чтобы тот устроил ей свидание с царицей. У Евдокии Федоровны Аксинья собиралась просить «о милости для сестры Варвары».

Следствие в первую очередь интересовало авторство подметного письма о Меншикове. Но попутно выяснились интересные детали о жизни царицы Евдокии в Москве. Переговоры об устройстве встречи с нею свояченицы Меншикова происходили около Рождества, то есть в конце 1727-го — начале 1728 года. Становится понятным, что духовник Клеоник, взявший несколько сотен рублей у сестер жены Александра Меншикова, был не слишком надежной опорой царицы Евдокии. Если судить по сказанным им словам, что-де у царицы Евдокии ему и за десять лет не заработать те деньги, которые ему предложили, он не слишком сильно сопротивлялся мирским соблазнам. В итоге у монаха Клеоника отобрали деньги, которые он успел получить от Аксиньи Колычевой и Варвары Арсеньевой, а самого его отправили в монастырь. Царица Евдокия потом пожалеет своего духовника. Сначала она договорилась о том, что его переведут из Нижегородского Благовещенского в Троице-Сергиев монастырь. Потом ходатайствовала в Верховном тайном совете, чтобы его вернули и поставили в игумены какой-нибудь московской обители. Решение по этому делу, рассмотренному в Верховном тайном совете 8 августа 1729 года, отложили. Но известно, что еще при жизни царицы Евдокии Клеоник стал игуменом близкого ей Спасо-Андроникова монастыря.