Потом он спохватился, проводил Зубатого в губернаторский вагончик и пожелал спокойной ночи, хотя шел уже пятый час утра.

Охота началась неудачно, на третьем километре полетела бортовая на ГТСке, пришлось спешиться и двигать пешим порядком за девять верст. Первый загон в квартале оказался чуть ли не пустым, собаки подняли единственного самца на вырубках, но тот пошел не на номера, расставленные в надежных местах-переходах, а сначала вдоль них, после чего развернулся и прорвался сквозь загонщиков.

— Не наш был, — сдерживаясь, заключил Чалов и организовал вторую попытку.

На этот раз уже из другого квартала выгнали корову с двумя телятами точно на Лешу Примака, но тот хладнокровно рассмотрел, что перед ним матка с лосятами и стрелять не стал. Начальник охоты обложил его знакомой заковыристой фразой относительно возраста и сопливости (однажды точно так же ругался на Сашу) и черт его дернул добавить: мол, с такими спецназовцами, как ты, мы и проигрываем чеченцам.

Леша покраснел, отдал карабин Чалову и ушел вдоль по просеке. Таким образом команда потеряла стрелка, и в следующем загоне четыре лося проскочили между номерами.

Охотовед сыграл сбор, отматерил егерей, попинал собак и повел компанию на базу.

На следующий день к всеобщей радости выпал снег, егеря с раннего утра обрезали ближайшие кварталы и нашли входные следы стада из шести голов, причем, в километре от базы.

— Это наши! — подпрыгивал Чалов. — Я тебя на такой номер поставлю, Алексеич! Все на тебя пойдут. Стрелять будешь, как в тире.

Номер был действительно удачным, на дне лога, по которому собаки и гнали лосей. Зубатый стоял на отличной позиции — старой дорожной насыпи, откуда просматривались все окрестности. Стадо он увидел шагов за двести, звери шли размашистым шагом, в цепочку, и собаки гнали правильно — висели на следе в полусотне метрах, отвлекая на себя внимание. Он выбрал момент, когда направляющая корова будет перед широкой просекой и остальные лоси подтянутся к кромке леса, встал на колено, вскинул карабин и неожиданно ощутил полное отсутствие азарта. Ни адреналина в крови, ни стучащего у горла сердца, ни срывающегося, едва сдерживаемого дыхания. Будто переболел или что-то изменилось после гибели Саши, не удается или вообще не может расслабиться, ощутить охотничье торжество и остроту момента. Не зажигается, не горит душа!

Он знал, стрелять надо в любом случае, чтобы не опозориться, чтобы не объясняться потом с мужиками — в конце концов, эти лоси товарные и пойдут им на зарплату. Он держал палец на спуске и шею ближайшего быка в прицеле — тридцать шагов, какой будет выстрел! И сознание охотника уже отрабатывало варианты, кого бить вторым, третьим, четвертым — больше не успеть, если только в угон… А сердце оставалось холодным, что было хорошо для охотника-профессионала, но никак не для любителя.

Собаки поджимали, бык сделал шаг вперед и рухнул на брюхо. Вторым выстрелом Зубатый отсек заднего лося и, когда стадо ринулось вперед, к насыпи, бил уже по тем, кого было удобнее бить.

Из шести прорвались два, как и предполагал. Через десять минут собаки драли шерсть на тушах, а его уже поздравляли с полем, хвалили точные выстрелы, разливали водку, обещали выварить череп с самыми крупными рогами; Зубатый тоже что-то говорил, выпивал и даже раскраснелся от вина, однако чувствовал на сердце незнакомый озноб. Может, то же самое и Саша почувствовал, когда сдал карабин и отказался от охоты? И еще будто кто-то сказал на ухо:

— Теперь это навсегда.

Вся охота заняла не больше полутора часов, егеря остались шкурать лосей, а они с Чаловым отправились на базу, за транспортом. Чужая «Волга» стояла, приткнувшись к губернаторскому вагончику, и как-то сразу насторожила Зубатого — кого еще принесло?

— Мать моя, прокуратура пожаловала, — прошептал охотовед.

В это время из вагончика показался Савчук, наряженный в генеральский мундир — уж никак не на охоту пожаловал. Чалов побежал заводить трактор, а сам поглядывал в сторону Зубатого.

— Ну, и что скажешь? — он пожал руку Савчука. — И здесь нашли. От вас нигде не спрячешься.

— Поэтому лучше не прятаться, — озабоченно улыбнулся бывший истребитель. — Потолковать бы надо, Анатолий Алексеевич.

— Толкуй, — Зубатый повесил карабин на дверную ручку. — Как там наше дело по психиатрической больнице?

— Работаем. Но фактов для возбуждения уголовного дела пока не нашли. Кляузы все, Кремнин — еще тот фрукт, из чужих диссертаций ворует мысли…

— А что же приехал? Думал, обрадуешь.

— Давайте по свежему снежку прогуляемся. А то этот кабинет… Ехал и все за окно смотрел… Как охота?

— Охота пуще неволи…

— Свежатинкой угостите?

— Сначала ты чем-нибудь угости. Ведь не пустой приехал?

Прокурор пошел вперед, мимо собачьего питомника, в березовый лес, еще шуршащий не облетевшей листвой — к холодной зиме…

— Приехал посоветоваться, — не сразу сказал он. — Ситуация в области выходит из законодательного поля. Если не сказать больше…

Зубатый сразу вспомнил визит «трех толстяков» — те тоже начали примерно так.

— Меня поставили в известность…

— Замы приходили?

— Приходили…

— Но я, собственно, не с этим приехал, — прокурор шел, как заключенный на прогулке, руки назад. — В Центризбирком пришла жалоба по прошедшим выборам. Очень серьезная: подкуп избирателей, агитация в день выборов, подмена бюллетеней при подсчете голосов. С указанием имен, дат, избирательных участков. Например, голоса сельских жителей меняли на сахарный песок. Сначала мешок за пять голосов, потом снизили — полмешка…

— А зачем мне разбираться в сахарном песке? — ухмыльнулся Зубатый. — Нет никакого желания!

— Вы же понимаете, кто за этим стоит?

— Но мне-то что? Поезд ушел.

— Мы можем возбудить ходатайство об отмене результатов выборов, — торжественно произнес Савчук, верно, полагая, что проигравший Зубатый сейчас на колени плюхнется.

— Как хотите, мне все равно, — сказал он. — А если за советом приехал, то не советую этого делать. Пока еще ни один суд ни разу не отменил итогов.

— Потому что ни один судья не получал веских доказательств нарушения закона.

Зубатый зашел вперед и встал перед бывшим пилотом.

— Думаю, получал и не один. Только существует негласная директива: при гладких победах на выборах не возбуждать электорат, не показывать, насколько гнилую демократию мы строим. Потом, спустя тридцать-сорок лет, можно. Когда вырастет воспитанное на нынешней эстетике поколение.

Савчук не ожидал подобной категоричности, несколько оторопел, но как летчик сверхзвукового истребителя, мгновенно принял решение.