– Мне очень жаль, Рой.

Высокий, с жалобной ноткой, голос Пью неизменно придавал всему, что он говорил, – даже, как в данном случае, соболезнованиям – какой-то глумливый оттенок.

– Спасибо, сэр, – сдержанно сказал Грейс. – По-моему, вы еще не знакомы с моей женой Клио.

Пью пожал ей руку и расплылся в елейной улыбке.

– Весьма, весьма рад. Мне говорили, вас не хватает в морге. Нравится быть матерью?

– Очень, – ответила Клио. – Но на работу планирую вернуться в самом скором времени.

– Буду с нетерпением ждать. – Он снова улыбнулся, обнажив острые змеиные зубы.

Грейс напомнил себе, что помощник главного констебля был возле того горящего здания, в котором погибла сержант Белла Мой, и оставался там весь день, пока пожарные не вынесли ее тело. По крайней мере, за это его стоило уважать.

– Трудное утро для вас, Рой, – сказала Никола Ройгард.

– Да, – глухо ответил он. – Моя жена Клио.

Женщины поздоровались, а Пью, отступив в сторонку, негромко спросил:

– Новости есть?

Грейс уже заметил идущую к ним Шивон Шелдрейк.

– Со времени нашей вечерней встречи ничего.

– Извините, джентльмены, – вмешалась репортер, вытягивая руку с маленьким микрофоном. – Я могу получить у кого-то из вас комментарий по поводу трагической смерти сержанта Беллы Мой?

Кэссиан Пью тут же отозвался тошнотворным панегириком, превознося усердие, преданность и выдающуюся смелость погибшей. Вынужденный слушать, Рой Грейс подумал, что его сейчас вырвет. Свой комментарий Пью закончил такими словами:

– Детектив-сержант Белла Мой была одним из самых замечательных сотрудников полиции, работать с которыми мне выпала честь.

«Да вот только ты никогда с ней не работал», – сдерживая злость, подумал Грейс. Но сводить здесь и сейчас счеты было бы неуместно и неприлично. Он подождал, пока Пью закончит, сказал несколько слов и повел Клио к входу в церковь, где уже стояли Гленн Брэнсон и Гай Батчелор со своей симпатичной женой-шведкой, которую звали Лена.

Все вежливо улыбнулись друг другу, но разговаривать никому не хотелось. От Батчелора пахнуло сигаретным дымком, и Грейс подумал, что с удовольствием ускользнул бы на минутку – сделать пару затяжек и успокоить нервы. Гленн обнял его за плечи. Грейс шмыгнул носом, достал платок и высморкался.

– Удачи, друг. – Брэнсон сжал кулак и легонько ткнул его в плечо.

Грейсу всегда было интересно, что чувствует тот, к кому сержант приложился в полную силу. Наверное, то же, что и при встрече с летящим камнем.

Снизошедшую на город тишину внезапно разорвал вой сирен – по замершей в пробке Лондон-Роуд пробивалась спешащая «скорая». Впечатление было такое, что остановился весь город. Притихли даже чайки. Несколько минут слышался только четкий и ясный стук копыт.

Потом показался кортеж. Упряжка из четырех черных коней везла карету, за стеклянными стеклами которой виднелся гроб, накрытый флагом суссекской полиции. На флаге лежали цветы и женская полицейская шляпа. За каретой следовал черный лимузин. Перед церковью и карета, и лимузин остановились.

Обняв жену, Грейс провел ее внутрь. На входе им вручили две похоронные программки. Кивая знакомым, они двинулись по проходу. Впереди на скамье расположились мать Беллы, хрупкая пожилая женщина с зиммеровской подставкой, и несколько членов семьи, включая трех детей.

Грейс отдал Клио программку и поднял глаза на стоящую прямо перед ним фотографию ребенка с золотистыми ангельскими кудряшками и датами рождения и смерти внизу. Белла Кэтлин Мой. Она умерла в тридцать пять лет. Он открыл программку, пробежал глазами по порядку службы и с удовольствием отметил, что в списке выбранных гимнов присутствует его любимый «Иерусалим».

Клио говорила, что верит в Бога, но сама в церковь никогда не ходила. Несколько раз, сразу после рождения Ноя, они обсуждали тему веры, решая, нужно ли его крестить. Клио хотела этого – ей нравились традиции и сама идея крестин. Грейс в своих чувствах уверен не был. С одной стороны, он предпочел бы избежать крещения и предоставить Ною решить все самому, когда он повзрослеет. Но, с другой, если уж Клио хочет крестин, пусть так и будет.

Когда-то он тоже верил. Потом какое-то время был едва ли не воинствующим атеистом, к чему его подтолкнули смерть родителей и абсолютно циничное отношение к религии со стороны Сэнди. И наконец пришел к сегодняшнему состоянию, которое определялось короткой формулой: будь открыт всему. Он не мог поверить библейскому представлению о Боге, но в равной мере его не устраивали взгляды современных атеистов вроде Ричарда Докинза. И уж если бы пришлось открыто заявить свои взгляды, он сказал бы, что люди – по крайней мере пока еще – не настолько умны, чтобы объять необъятное.

Но, входя в великолепный, поражающий воображение храм, наподобие этого, Грейс отчасти понимал то мистическое чувство, что нисходит здесь на прихожан. Он сидел на скамье, вдыхая запахи дерева и старых тканей. Клио положила на пол подушечку, опустилась на колени и, склонив голову, начала молиться.

Грейс последовал примеру жены и, прикрыв лицо ладонями, попытался вспомнить слова «Отче наш», которые когда-то, в детстве и позже, повторял каждый вечер.

– Отче наш, сущий на Небесах! Да святится имя Твое, – пробормотал он смущенно и остановился – следующая строчка вдруг вылетела из памяти.

Заиграла музыка – «Leaving On A Jet Plane» Джона Денвера. Все вокруг начали подниматься. Они с Клио тоже встали.

Под звуки музыки носильщики внесли сосновый гроб и двинулись по проходу. Повернувшись вместе со всеми, Грейс увидел четырех серьезных мужчин, в том числе Нормана Поттинга, по лицу которого катились слезы. Медленно приблизившись к алтарю, они осторожно поставили гроб на катафалк.

Собравшиеся сели. Началась служба. Вел ее преподобный отец Мартин, лишь недавно служивший на их с Клио свадьбе. Грейс вытащил из нагрудного кармана листок и еще раз перечитал речь. После вступительных слов викария все опять поднялись под звуки первого гимна, «Пребудь со мной». По окончании гимна викарий зачитал из Первого послания к коринфянам. После него к кафедре медленно подошел Норман Поттинг. Лицо его было мокрое от слез, и в церкви наступила полная тишина. Несколько секунд он стоял молча, собираясь с силами.

– Это все для Беллы. – Голос его дрогнул. – Музыка, которую она любила. Люди, которых она любила. Никто не любил ее больше, чем я. – Он сглотнул комок в горле, промокнул глаза платком и продолжил: – Все то время, что мне посчастливилось знать Беллу, был в суссекской полиции офицер, который знал ее и ценил. – Сержант посмотрел на Роя Грейса. – Вы, сэр. Рой, пожалуйста, скажите несколько слов… я… я больше не могу.

Поттинг неверным шагом сошел с кафедры, а Грейс поднялся и направился к ней. Проходя мимо Нормана, он остановился, обнял его и поцеловал в обе щеки. Потом встал на кафедру, достал листок, положил на аналой и, подождав, пока сержант вернется на свое место в первом ряду, начал: