загрустил. Он явно был огорчен тем, что больше не является частью команды, которая только что одержала такую потрясающую победу. Наверное, приняв решение съехаться со мной, он отказался от чего-то очень важного для себя. Наблюдая, что Боб напряженно ведет разговор со своим бывшим тренером, и ловя на себе косые взгляды тренера, по-прежнему неприязненные, — я для него была гарпией, сманившей его звезду, — я начала осознавать то, что мне до тех пор было трудно понять: все мы — это совокупность сил, тянущих нас в разных направлениях. И мы часто закрываем глаза на какую-нибудь одну сторону своей натуры ради того, чтобы принять что-то новое и, возможно, лучшее, но все же старое часто тянет нас назад, напоминая о другой стороне нас самих, тоже достаточно важной. Возможно ли это — окончательно сбежать из тех мест внутри себя, которые мы уже не хотим видеть частью своего внутреннего ландшафта, но которые — и мы не можем об этом забыть — все равно формируют нас, делая теми, кто мы есть?

Когда кто-то из ребят братства Бета протянул Бобу пиво, я подошла сзади и дотронулась до его плеча.

— Знаешь, я, наверное, зайду кое-куда… хочу заглянуть к Сэму, — шепнула я.

На этих словах бывшие напарники Боба призывно замахали ему руками.

— Круто! Увидимся через час.

И мой парень торопливо зашагал к приятелям.

Заявившись на квартиру к Сэму, я нашла его в обычном язвительном настроении.

— А вот и исполнительница главной роли любимой девушки в фильме «Кнут Рокни, настоящий американец»[61]! — провозгласил он, когда я вошла.

— Тебе бы в «Борщовом поясе»[62] выступать, имел бы успех, — сказала я.

— Да-да, старая антисемитская подколка.

— Я тебя умоляю! У меня, вообще-то, мама еврейка.

— Так евреи — самые большие антисемиты.

— Болтай-болтай, Сэм, — вклинился в разговор Дункан Кендалл, — но берегись, как бы кто не сказал того же о тебе самом. Вряд ли тебе это понравится.

— Сказал утонченный принц Манхэттена.

— Мои предки росли в Йорквилле и Адской кухне[63], — заметил Дункан. — Не совсем территория Эдит Уортон[64].

— Ты, конечно, мальчик из Коллегиата[65], — засмеялся Сэм. — Но это еще не значит, что ты можешь писать художественную прозу.

Я подошла ближе:

— Мне понравился рассказ, который прислал Дункан.

— Но в этом вопросе ты остаешься в меньшинстве, — возразил Сэм.

— Ты и твой Диджей вообще не воспринимаете сюжетную прозу, — заметил Дункан.

— Нет, мы просто вообще не воспринимаем все лживое и напыщенное, — парировал Сэм.

Я видела, что Дункан побелел, но сдерживается, стараясь не показать, как сильно задет.

— Это нехорошо, Сэм, — сказала я.

— Литература никогда не бывает хорошей, — усмехнулся он.

— Когда я опубликую свой первый роман… — начал Дункан дрожащим от обиды и гнева голосом.

— Вероятность этого события так же высока, — вставил Сэм, — как то, что я стану астронавтом.

На этих словах Дункан бросился к двери.

— Ну ты и паршивец, — прошипела я Сэму, выходя следом.

На улице я сразу увидела Дункана. Он расхаживал взад-вперед с сигаретой в руке и разговаривал вслух сам с собой.

Заметив меня, он отмахнулся:

— Я не нуждаюсь в сочувствии. — Он глубоко затянулся и снова зашагал, разбрасывая снег своими туристическими ботинками и зябко кутаясь в тренчкот. — Каждый раз, как я общаюсь с этими ребятами, они меня подначивают. Особенно, конечно, Диджей, которого сегодня, к счастью, нет. У него умерла не то бабушка, не то еще кто-то… Он-то не упускает случая меня унизить.

— А на самом деле он точно так же не уверен в себе, как и все мы.

— С его высокомерием человека белой расы, которое пенится и лезет из него, как взбитые сливки из банки. Прости за плохую метафору. Пива хочешь? Я бы выпил штук пять.

Я взглянула на часы:

— Сейчас мой парень должен подойти.

Дункан попытался скрыть разочарование, но сник. Я быстро приняла решение.

— Знаешь, что я тебе скажу? Мы живем в пяти минутах ходьбы отсюда. Я поднимусь наверх и попрошу ребят, чтобы передали Бобу, что мы пошли домой. А потом можем зайти в «Лавку Майка» и прихватить там пива.

— Давай лучше я поднимусь и сам им скажу, — предложил Дункан.

— Зачем тебе опять во все это влезать? Я быстро.

— Хочу показать этому придурку Сэму, что его подлые подколки меня нисколько не колышут.

Бросив сигарету в снег, Дункан сунул руку в карман, выудил пачку сигарет «Житан» и предложил одну мне:

— Чтобы ты не замерзла, пока я сбегаю наверх.

— О, французские! — Я была впечатлена.

— Стараюсь держать марку Верхнего Вестсайда. Хотя кое-кому они кажутся слишком крепкими — говорят, это все равно что сосать выхлопную трубу… И это еще одна причина, по которой я люблю «Житан».

Улыбнувшись на ходу, Дункан зашел в дом. Он вернулся оттуда меньше чем через минуту и, не успев выйти на улицу, закурил еще одну сигарету.

— Дело сделано, — сказал он. — Посмотрим, найдется ли у Майка на складе «Молсон».

— Сигареты французские, пиво канадское. Да, ты точно парнишка с Манхэттена.

— Парнишка, который спит и видит, как бы поскорее оказаться подальше от этой страны.

— На третьем курсе ты будешь учиться за границей?

— Париж. Сорбонна. Принят на прошлой неделе. А ты?

— Думаю об этом. Все будет зависеть от того, где окажется в аспирантуре Боб, мой парень.

— Все равно он будет в другом месте, даже если ты останешься здесь.

— Другим местом может оказаться Кембридж.

— А… вот оно что. Мне отказали. Как отказали Йель, Браун и Бартмут.

— Это тебя все еще огорчает?

— Да, признаться, огорчает.

Мы подошли к «Лавке Майка» — небольшому универсаму. Узрев на полке две упаковки по шесть бутылок «Молсона», Дункан заулыбался еще шире. Он купил обе, а также еще пару пачек «Житан».

— Майк их держит для меня, — объяснил Дункан. — А поскольку я выкуриваю по две пачки в день…

— Ты настоящий наркоман.

— Без сигареты я не могу ни думать, ни писать.

— А твой плащ… его ты тоже надеваешь, когда пишешь?

— Только когда пытаюсь изображать персонажа из фильмов Жан-Пьера Мельвиля.

— Кто такой Жан-Пьер Мельвиль?

— Величайший режиссер французских гангстерских фильмов всех времен.

— Да кто же его может знать?

— Парижане. И некоторые чудаковатые нью-йоркцы, которые днюют и ночуют в кинотеатрах.

— Дай угадаю, этим ты и занимался в своей растраченной впустую подростковой юности?

— Бинго. Моим родителям это было не по душе. В Коллегиате мне нравилось образование, но все остальное я ненавидел. Надо мной там вечно издевались из-за смешной походки и культурного снобизма. В тринадцать лет я