На остановке с непроизносимым названием они выкатывают велосипеды на платформу. Едут по проселочной дороге, обгоняя телеги, среди полей, на которых кое-где высятся красные амбары. Манди едва шевелит ногами, зато Саша крутит педали на полную мощь. Лишь изредка им встречаются мотоциклист или грузовик. Они останавливаются на обочине, Саша сверяется с картой. Узкая желтая тропа уходит от дороги, стиснутая с обеих сторон соснами. Теперь они едут друг за другом, Саша в берете впереди. Тропа приводит к поляне, где их встречают гниющие бревна и развалины кирпичной постройки, покрытые мхом. Спешившись, Саша катит велосипед, пока не находит подходящее бревно. Кладет велосипед на траву, садится на бревно, ждет, пока Манди последует его примеру. Сунув руку за пазуху, достает магнитофон, держит на ладони. В его голосе появляются резкие, нетерпеливые нотки.

– Значит, ты всем доволен, Тедди, – говорит он, наблюдая за мерцающей красной лампочкой. – Должен признать, это хорошая новость. У тебя дом, жена, скоро появится ребенок, а революционную борьбу ты оставляешь нам? А ведь было время, когда мы презирали таких людей. Теперь же ты стал одним из них.

Манди-актер отвечает без малейшей заминки.

– Ты ко мне несправедлив, Саша, и ты это знаешь! – в голосе слышна злость.

– Тогда кто ты? – вопрошает Саша. – Скажи мне, кто ты теперь, только откровенно и без уверток.

– Я остался тем, кем был всегда, – со всей искренностью отвечает Манди, глядя, как в окошечке движется лента. – Не больше и не меньше. Внешность не всегда соответствует внутреннему содержанию. Это утверждение справедливо и для тебя, и для меня. Даже для твоей гребаной коммунистической партии.

Это радиопьеса. Для Манди его текст звучит как импровизация, но Саша, похоже, доволен. Огонек погас, пленка более не движется, но на всякий случай Саша вынимает кассету, кладет в один карман, магнитофон – в другой. Только после этого снимает берет, широко раскидывает руки, кричит: «Тедди!» – и обнимает давнего друга.

Этика «Школы хороших манер» требует от Манди задать своему агенту несколько рутинных вопросов, и они уже стройным рядком выстроились у него в голове:

Какое прикрытие у нашей встречи?

Что будем делать, если нам помешают?

Есть ли проблемы, которые требуют немедленного разрешения?

Где произойдет наша следующая встреча?

За нами не наблюдают или рядом есть люди, которых ты уже видел раньше, которые следовали за тобой по пути сюда?

Но рекомендации «Школы хороших манер» пригодны не на все случаи жизни. Сашин монолог лишь подчеркивает неуместность и несвоевременность подобных вопросов. Он оглядывает поляну, окружающие ее сосны. Признания и откровения изливаются из него потоком ярости и отчаяния.

* * *

– За месяцы, а то и годы, которые прошли после твоей высылки из Западного Берлина, я погрузился в полную темноту. Какова польза от нескольких подожженных автомобилей и разбитых окон? Наше Движение вдохновлялось не волей угнетаемых классов, а либеральной виной власть имущих. Пребывая в смятении, я рассматривал доступные мне жалкие альтернативы. Согласно нашим писателям-анархистам, мировой конфликт ведет к созданию хаоса. Если этот хаос использовать с толком, из него возникнет новое общество. Но, оглядываясь вокруг, мне приходилось признать, что предварительных условий для создания хаоса не существует, как и тех, кто может с толком его использовать. Хаос предполагает вакуум силы, однако везде буржуазия становилась только сильнее, а параллельно крепла военная мощь Америки, для которой Западная Германия становилась арсеналом и верным союзником в мире, неудержимо катившемся к новой войне. Что же касается людей, способных воспользоваться хаосом для построения нового общества, то они спешили заработать побольше денег и раскатывали на «Мерседесах», пользуясь теми возможностями, которые мы для них создали. В это самое время герр пастор поднимался все выше, росло его влияние среди фашистской элиты земли Шлезвиг-Гольштейн. Политику церкви он сменил на политику псевдолиберальной выборной демократии. Присоединился к тайным правым обществам, его приняли в масонские ложи для избранных. Шли разговоры о том, чтобы выставить его кандидатуру на выборах в боннский парламент. Успех герра пастора только усиливал мою ненависть к фашизму. Его вдохновленное Америкой поклонение богу богатства сводило меня с ума. Мое будущее, если бы я остался в принадлежащей Америке Западной Германии, виделось пустыней компромисса и раздражения.

Если мы собираемся строить мир, который будет лучше этого, спрашивал я себя, куда мы обращаем взор, чьи акции поддерживаем, кому помогают наши бесконечные марши, борющиеся с агрессией капиталистов-империалистов? Ты знаешь, в душе я лютеранин, и это мое проклятье. Убеждения без действия для меня ничего не значат. Однако что есть убеждения? Как мы их опознаем? Откуда знаем, чем должны руководствоваться? Их можно найти в сердце или в разуме? А если в первом они могут быть, а во втором – нет? Я провел много времени, рассматривая в качестве примера моего доброго друга Тедди. Ты стал моей добродетелью. Представь себе. Как и у тебя, у меня не было сознательной веры, но, если б я начал действовать, вера наверняка бы появилась. И потом я бы уже верил, потому что действовал. Может, именно так и рождается вера, думал я: благодаря действию, а не размышлениям. Идею стоило проверить. Все лучше, чем злиться на себя, сидя на заднице. Ты вот пожертвовал собой ради меня, не думая о награде. Моим соблазнителям, с одним из них ты встречался, хватило ума обратиться ко мне именно с таким предложением. На деньги я бы не купился. Но предложите мне длинную каменистую тропу с единственным огоньком, сверкающим в дальнем конце, дайте возможность отыграться на лицемерах вроде герра пастора, и тогда я, возможно, вас послушаю…

Саша уже поднялся с бревна и нервно ходит вокруг, прихрамывая, подволакивая ноги, переступая через лежащие на траве велосипеды, размахивая руками, иногда задевая локтями бока. Он описывает встречи на конспиративных квартирах Западного Берлина, тайные переходы границы и пребывание в безопасных домах Востока, проведенные в терзаниях уик-энды на чердаке в Кройцберге, где он пытался прийти к окончательному решению, верных товарищей, добровольно уходящих на пожизненное заключение в тюрьмах материализма.

– После многих дней и ночей, отданных глубоким раздумьям, с помощью моих неутомимых и далеко не глупых соблазнителей, не говоря уже о выпитой водке, я свел стоящую передо мной дилемму к двум упрощенным вопросам. Вопрос первый: кто главный классовый враг? Ответ, без малейших сомнений, американский военный и корпоративный империализм. Вопрос второй: как мы можем реально противостоять этому врагу? Надеясь, что враг уничтожит сам себя, но лишь после того, как он уничтожит весь мир? Или, забыв о нашем осуждении некоторых негативных тенденций, свойственных части международного коммунизма, и объединившись в единое великое социалистическое движение, которое, несмотря на все свои недостатки, способно одержать победу? – Долгая пауза, прерывать которую у Манди нет ни малейшего желания. Теория, как и отмечал Саша, не его конек. – Ты знаешь, почему меня назвали Сашей?