Мидраш рассказывает, что по окончании молитвы Соломона висящие на стенах Храма вырезанные из дерева ветки с плодами и листьями вдруг на глазах у толпы ожили, наполнились соком и заполнили все помещение чудесным запахом живых цветов, гранатов и яблок. Этот райский запах от обвивающих стены плодов, продолжает мидраш, сохранялся в Первом храме во все дни его существования.

Но, думается, читатель уже понял, что, как и мидраш о притолоках храмовых дверей, это поэтическое предание не требует, чтобы в него свято верили. Оно призвано было лишь отразить восторг народа перед величием воздвигнутого Соломоном святилища.

Вторая книга Паралипоменон говорит еще об одном чуде, произошедшем на глазах всех собравшихся после молитвы Соломона: «Когда окончил Соломон молитву, сошел огонь с неба и поглотил всесожжение и жертвы, и слава Господня наполнила дом. И не могли священники войти в дом Господень, потому что слава Господня наполнила дом Господень. И все сыны Израилевы, видя, как сошел огонь и слава Господня на дом, пали лицем на землю, на помост, и поклонились, и славословили Господа, ибо Он благ, ибо вовек милость Его» (2 Пар. 7:1–3).

Таким образом, если верить Библии, в Храме повторилось то же чудо, которое произошло в дни Моисея и Аарона при обновлении Переносного храма. Это и было доказательством того, что Бог признает преемственность между двумя этими святынями.

Так как священники оказались в тот день неспособны выдерживать Шхину, то храмовую службу вел сам Соломон — подобно тому как его отец Давид также в свое время принимал участие в богослужении, хотя по Закону его имеют право осуществлять только коэны — потомки первосвященника Аарона…

«…Так освятили храм Господу царь и все сыны Израилевы» (3 Цар. 8:63).

Разумеется, цели, которые преследовал Соломон, воздвигнув в столице величественный Храм Богу, различными авторами трактуются по-разному — в зависимости от их мировоззрения. Для верующего еврея строительство Храма, вне сомнения, и является величайшим деянием Соломона — так же как гибель Храма является величайшей из трагедий. Без Иерусалимского храма, с точки зрения иудаизма, невозможно как полноценное служение Творцу, так и мировая гармония. Поэтому вся еврейская эсхатология, все чаяния еврейских пророков о том времени, когда народы «перекуют мечи на орала» и «будет Господь на всей земле Один и имя Его едино»[115], неразрывно связаны с будущим возрождением Храма.

Но, к примеру, Пол Джонсон, да и многие другие историки считают, что, возводя Храм, Соломон стремился «реформировать религию в направлении царского абсолютизма, когда под царским контролем находится единственное святилище, где можно по-настоящему поклоняться Богу…».

«Но Соломон, — продолжает Джонсон, — разумеется, не был просто язычником, иначе он не стал бы удалять свою жену-язычницу от святого места. Он понимал теологию своей религии, так как спрашивал: „Поистине, Богу ли жить на земле? Небо и небо небес не вмещают тебя, тем менее сей храм, который я построил“. И он добивается компромисса между государственными нуждами и своим пониманием израильского монотеизма, предполагая не физическое, а символическое присутствие Всевышнего: „Да будут очи Твои отверсты на храм сей день и ночь, на сие место, о котором Ты сказал: Мое имя будет там“. Примерно таким же образом будущие поколения соединили Храм с верой…»[116]

В то же время, анализируя текст молитвы Соломона, многие библеисты ставят ему в упрек ту гордыню, которая слышится им во многих ее словах. Если Давид, напоминают они, постоянно подчеркивал, что он — лишь раб Божий и все его свершения — лишь проявление «воли Божьей», то Соломон в начале молитвы то и дело «якает»: «Я вступил на престол отца моего Давида», «сей храм, который я построил». И вот в этом тщеславии, в стремлении постоянно подчеркнуть свои личные заслуги и достижения видится им основное отличие между личностями Давида и Соломона. В подтексте молитвы явственно чувствуется, что 24-летний царь жаждал бессмертия. Бессмертия не эзотерического и, безусловно, не физического, а того самого, о котором бредят все творческие натуры на заре туманной юности: о сохранении своего имени в памяти собственного народа и всего человечества. Строительство Храма и революционные государственные реформы и были в его понимании теми делами, которые призваны были это бессмертие обеспечить.

Но независимо от объяснения мотивов, которыми руководствовался Соломон, нельзя не признать, что Иерусалимский храм сыграл огромную роль в истории — как еврейской, так и общечеловеческой. А потому день, когда в этом Храме началось богослужение, был и в самом деле великим днем.

Впрочем, только праздником в честь обновления Храма та столь памятная неделя не закончилась…

Устное предание утверждает, что в вечер того самого дня, когда состоялась церемония обновления Храма, была отпразднована и свадьба царя Соломона с дочерью фараона и в тот же день он написал поэму «Песнь песней».

Соломон, разумеется, устроил роскошный пир в честь своей женитьбы на дочери владыки Египта. Согласно тому же преданию, невеста прибыла на свадьбу в сопровождении тысячи египетских певцов и музыкантов, игравших на разных инструментах. Одна египетская мелодия сменяла на этой свадьбе другую, и каждый раз, как музыканты заканчивали играть, дочь фараона объясняла Соломону, в честь какого именно египетского божества звучал только что услышанный им гимн.

Талмуд утверждает также, что новобрачная в ту свадебную ночь исполнила перед Соломоном восемьдесят различных плясок — и это тоже были в основном те самые ритуальные танцы, с которыми в египетских храмах выступали перед статуями богов.

Так почти сразу после своих клятв в верности Единственному Богу и возвышенной молитвы Ему Соломон вольно или невольно, но причастился к «языческой мерзости», к культам египетских богов.

Свадебный пир, продолжает мидраш, затянулся, так что молодые отправились почивать далеко за полночь. И когда Соломон заснул на своем ложе, дочь фараона, решив, видимо, дать мужу подольше поспать после тяжелой ночи, тщательно занавесила окна и повесила над его кроватью балдахин, украшенный алмазами, искусно воспроизводивший картину звездного неба. Когда Соломон пробудился ото сна, чтобы направиться в Храм на утреннее богослужение, обычно начинавшееся с восходом Солнца, то, увидев над собой звездное небо, снова заснул.

Так продолжалось несколько раз, а тем временем священники-коэны и огромная толпа стояли у ворот Храма, но не могли войти внутрь и начать богослужение, так как ключи от дверей были только у Соломона. Несколько раз придворные направлялись в царский дворец, но, узнав, что царь «изволит почивать», не решались его будить.

Наконец, когда после восхода прошло уже четыре часа, еще немного — и истек бы час, до которого можно было продолжать утреннее жертвоприношение, было решено обратиться за помощью к матери Соломона Вирсавии.