Вчерашние во главе с Антоном Головатым прибыли в распоряжение Поля Джонса теплым июньским вечером, когда не хотелось думать о разрушениях, потерях и военной славе. После продолжительного ужина с ведрами горилки и закуской на шотландский и малороссийский лад пьяный вдребезги контр-адмирал предложил казакам на лодках «прокатиться» к турецкому флоту. Неизвестно зачем с собой они захватили ведро с черной смоляной краской. Благо, ужин продлился до глухой ночи, и под покровом темноты можно было совершить эту безумную прогулку в надежде, что сонные турки не откроют огонь. Когда запорожские «чайки» подплыли к самому большому турецкому кораблю, Поль Джонс собственноручно сделал лаконичную надпись на его борту.

Ранним июньским утром на палубу корабля «Святой Владимир» с целью проверки и осмотра поднялся сам Григорий Александрович Потемкин. Появления контр-адмирала Поля Джонса Потемкину пришлось ожидать минут пятнадцать. Павел Жонес, как его называли в Петербурге, был одет не по полной форме, парик в спешке нахлобучил криво и, вдобавок, нимало не смутившись, дышал князю прямо в лицо чудовищным сивушным перегаром. Путая слова, с пересохшим ртом, контр-адмирал начал докладывать Потемкину, что ночью, желая точно знать расположение кораблей вражеского флота, он на легкой казачьей лодке обошел всю турецкую эскадру.

– На казацкой лодке? – удивленно переспросил Потемкин. – Позаимствовали лодку у Антона Головатого?

Шотландец понял, что сболтнул лишнее, и опустил голову, придумывая какую-нибудь отговорку.

– Дежурный офицер, – распорядился Потемкин, – потрудитесь предъявить мне кошевого атамана Головатого.

Через добрых пятнадцать минут пред разгневанным Потемкиным наконец-то предстал кошевой атаман собственной персоной – полусонный, с глазами заплывшими после вчерашней попойки, но вполне довольный собой. Впрочем, багровой опухолью заплыл глаз и у посланного за ним дежурного офицера.

– Наияснейший княже, – обратился к Потемкину Антон, дыхнув на Григория Александровича несколько меньшим перегаром, ибо его казацкое нутро более подходило для переваривания огненной малороссийской горилки, чем привыкший к шотландскому виски желудок Джонса, – кошевой атаман Головатый по вашему приказанию явился.

– Так что же вы, соколики, делали этой ночью? – строго спросил у друга детства Потемкин.

– Султанский флот обошли на чайках, для реко…ик-ик-гносцировки… – попытался ответить Головатый и тихо добавил: – Дякувати Богу, басурманы огонь не открыли.

– К самому флагману подошли на лодке! – гордо продолжил Поль Джонс.

Выслушав сбивчивый доклад контр-адмирала и кошевого атамана о совместных ночных действиях по изучению расположения вражеских кораблей, Потемкин взял подзорную трубу и посмотрел в сторону турецкого флагмана. На борту флагманского корабля турков черной масляной краской было написано: «FUCKING SHIT!».

– Что там написано? – лукаво улыбаясь, спросил Потемкин, для которого смысл надписи отнюдь не составлял секрета. Князь едва сдерживал себя, чтобы не расхохотаться.

– На флагмане написано… – встрял в разговор Головатый, – що цю посудину спалити треба.

– Так и написано? – тщетно пытаясь казаться серьезным, переспросил князь.

– Именно так, наияснейший княже, – продолжал врать Антон, – так и написано «Сжечь. Поль Джонс». Чтобы хлопцы знали, какую посудину вперед сжигать из пушек.

– На какой день намечено сражение? – уже не сдерживая смех, спросил Потемкин.

– На сегодняшнее утро, сэр! – браво отрапортовал бывший корсар Джонс и, переглянувшись с Головатым, расплылся в улыбке.

– Так что же вы медлите, вперед! – приказал Потемкин и добавил, обращаясь к Головатому: – Гляди, Антошка… Одержим победу, вернешься к Ульяне! В чести и славе, как хотел…

– Только похмелиться бы наперед надо бы, ваше сиятельство! – попросил Головатый.

– Похмеляйтесь скоро – и вперед! – приказал Потемкин.

Когда главнокомандующий отплыл с корабля, контр-адмирал приступил к решительным действиям. Правда, действовать в это утро было немыслимо трудно: голова раскалывалась от казацкой горилки. К тому же дул слишком слабый ветер. Первыми дали залп турки. Их ядра взметнули столбы воды у борта «Святого Владимира».

В ответ корсар ударил по кораблю «отважного крокодила» (так Джонс называл флагманский корабль паши Эски-Гассана) с левого борта. Корсару удалось развернуть корабль, и залпом с другого борта Джонс вынудил турок изменить курс кораблей прикрытия, из-за чего они сели на мель. Ветер к тому времени стих полностью. Поэтому, используя только течение, ловкий американский корсар развернул «Св. Владимира» носом к противнику.

Теперь его корабль имел минимальную площадь для обстрела турками и медленно приближался к кораблю «отважного зеленого крокодила». Когда до турецкого флагмана оставались десятки метров, Джонс смог еще раз развернуть корабль. Орудия левого борта «Св. Владимира» извергли на неприятеля свои ядра. На турецком флагмане начался пожар. Эски-Гассан бежал на шлюпке под защиту стен Очакова. Чтобы не сгореть заживо, турецкие матросы бросались в море – прямо через орудийные порты.

В шатер главнокомандующего контр-адмирал Поль Джонс явился в тот же день и торжественно отрапортовал о победе.

– А почему корабли не спалили – те, что на мель сели? – поинтересовался Потемкин.

– Штиль помешал, – лаконично ответил корсар.

– Гриць, – встрял в разговор Головатый, стоявший рядом, – морячки турецкие с тех кораблей на шлюпках отплыли, а главный их, Эски-Гассан, первым сбежал. А спалить турецкие корабли адмиралу дийсно штиль помешал.

– Вот и выручай собутыльника, – наигранно холодно произнес Потемкин, – казацким чайкам ветер не нужен. Или вы, ребятушки, только по пьяному делу храбрецы?!

Все турецкие корабли, что на мель сели, – сжечь. Хоть тресни, а сожги их!

В ту же ночь все севшие на мель турецкие суда были сожжены.

Ночью Потемкину доложили, что на корабле «Святой Владимир» опять идет попойка. Больше всех выпили контр-адмирал Поль Жонес и Антон Головатый. Антон подарил другу Павлу костюм запорожца, и шотландец, облачившись в казацкие шаровары, прогуливался по палубе, попыхивая люлькой. Вдвоем они попеременно горланили шотландские и украинские песни, а потом нетвердыми голосами беседовали об оставленных дома женщинах.

– Никому об этих вольностях не говорить, – приказал князь своему секретарю Попову, – наши герои заслужили небольшой отдых.