Ксения бежала по пустынным ночным Армагеддонским улицам, вцепившись в горловину одежды. Битое бутылочное стекло поранило ей ногу, и она оставляла кровавый след. Грядет день Господень, день жестокий, день Гнева. Превратится земля в пустыню. Пустыня — тоже жизнь. В пески можно зарыться; в пепле можно согреться. Если ты спишь — спи. Пробьет час — встань и иди. Беги! Ори! Зови Его. Может, еще догонишь.

Задыхание. Хрипы легочной листвы. Кровь из ступней. Она бежит так быстро, ее могут изловить и забрать в тюрьму, подумают, что она преступница, что она убила или ограбила и теперь хочет спастись от наказания. Окна, дома, фонари мелькают и качаются. Не догонит. Ушел. Конец. И она Его не удержала. И она не сказала Ему, что любит Его больше жизни. Больше какой жизни? У нее много жизней. Она уже испытала это сполна. Нет для нее Геенны огненной. Если ее тело разрубят на куски — они срастутся. Сколько бы она ни воскресала, она каждый раз будет так бояться умереть, как в первый раз. Топот. За ней гонятся. Оберни голову. Так и есть! Двое.

Два тупорылых воина, стража порядка. Они увидели вихрь мечущихся юбок, мелькание ног, рук, как спиц в колесе, и поняли: тут пожива, добыча. Не иначе, девка деру дает, стрекача. За ней, пока не удрала. Сто убежищ, тысяча нор, где можно скрыться в Армагеддоне. Знатная будет погоня! Сапоги мешают бежать. Сбросить их. Солдаты бежали за Ксенией босиком. Женщина летела быстрее ночного ветра. Мужчины дышали тяжко, хрипло, летели вслед. Упускать подарок было нельзя.

Женщина впереди, два солдата позади, все трое босые, бесшумные, зловеще-легкие, как призраки, несущиеся внутри пустой бочки гулкого города. Догнать ее и смять. Она невиновна! Неважно. Убегает — значит, дело нечисто. А безвинна — есть лживый интерес, позабавимся. Как забавиться с бабой, известно. Прежде чем заломить ей локти и грубо заголить, можно ее еще побить. Сперва несильно, потом опасно. До злых синяков, до сломанных ребер. Пусть повизжит, поплачет. Чудесно, когда баба униженно вымаливает прощения, ползает на брюхе. Ты солдат, и ты чувствуешь свою силу. Бугры твоих мышц наливаются мощным соком. Поэтому поймай ее. Излови! Если она наломала дров, ей не поздоровится. Властями Армагеддона разрешен скорый суд.

Ксения умела бегать быстро и долго, худые длинные ноги ее неутомимо резали пространство, но все труднее входил и выходил пряный ночной воздух из ее ходуном ходящих ребер, спина покрылась испариной, пот полился по животу и бедрам. Убежать во что бы то ни стало. Она уже не думала о Царе Небесном. Она достоверно знала: если ее поймают, ей крышка.

Босые солдаты настигали ее. Золотые волосы летели по ветру, рвались. Что, если они поймают ее и похоронят заживо?! Она слыхала, есть такие пытки. И она умрет навек, и Нищий с синими глазами не придет, чтобы ее воскресить. Солдаты, их жестокие ухмылки, заросшие щеки, хищные зубы. Выпученные от долгого бега глаза без мыслей, без прощения.

Ксения внезапно повернулась к бегущим. Пошла им навстречу. Раскинула руки живым крестом. Глаза ее сверкали. По лбу тек струями пот. Рот ее был приоткрыт. Губы дрожали. Так боюсь я, Господи. Но я не могу иначе. Я не могу, чтобы меня ударили в спину. Чтобы ногой мне на затылок наступили.

— Простите мне! Простите! Простите меня! — закричала она и побежала навстречу солдатам. — И вам я тоже прощаю!

Солдаты опешили. Как вкопанные, стали. Ксения шла к ним, как по воздуху. Лицо ее разрумянилось. Солдаты увидели женщину близко от себя, увидели, как она хороша. Из старой, драной дерюги мешка выглядывала красота, дрожала и рвалась огнем на ветру. Она подошла к преследователям и погладила их ладонями по небритым скулам — одного, другого.

— Мальчики, — голос ее метался и срывался, — мальчики. Простите мне, что я вас испугалась. Вы мне в сыновья годитесь, мальчики. Я боюсь вас, видите, но я иду навстречу вам. Делайте со мной что хотите.

Они схватили ее за запястья. Жарко дышали ей в лицо. Каски затеняли их лбы и носы. Ксения видела только рты в мертвенном свете белого фонаря, шевелящиеся, голодные.

— Ты преступница! — гаркнул один. — Оружие! Быстро! На землю! Без разговоров!

Другой быстро ощупал ее, делая больно груди и животу под рогожкой рубища. Ни ножа. Ни револьвера. Умалишенная. Зачем бежала?! И лицо доброе, брови смешно дрожат.

— Ну и волосы! — ахнул тот, что кричал про оружие. — Острижем тебя, парик сделаем и продадим. Дорого продадим.

— Зачем остригать?.. — выцедил напарник, повыше росточком, с пушком над губой. — Можно скальп снять. Проще и удобнее.

Все оборвалось в Ксении. Она не поверила своему слуху: «Почудилось, кровь шумит в ушах от бега». Пыталась рассмотреть лица солдат, молоденьких ребят, под стальной нахлобучкой касок. Нет, взгляда не поймать, глаза в черной тени, различимы только плохо выбритые подбородки, презрительно вспухшие губы и дырки ноздрей. Парни просто спятили от преследования, от остро и пряно пахнущей ночи, от армейской тоски, что найдет и в выгребной яме, и в петле, от близости женщины. На одного, на другого глядела она, сливины ее глаз темнели. Это было похоже на правду — их рты из пухлогубых делались тонкими, белыми, нитевидными, сумасшедшими. Они напрягались. Они… готовились.

— У вас нет денег…

Шепот Ксении сошел на нет. Молоденькие. Пацанва.

— А ты что, дашь нам? — спросил тот, что повыше, и ударом босой ноги в спину принудил ее опуститься на колени.

Ксения стояла на коленях под звездным небом, и сейчас, через два или три сердечных толчка, с не должны были содрать скальп. Забавляются детишки. Играются. Мало их мамки пороли.

— Дети мои, — суженное горло Ксении превратилось изнутри в наждак, слова царапались и шуршали. Ей заломили руки. Тот, что пониже, вытащил из кармана стесанную металлическую рыбу — лезвие, резак. Они глумились над Ксенией, требуя у нее оружие. Оно было у них, оно сверкало игрушкой и гордостью, и губы раздвигались, обнажая смеющиеся зубы — Ксения не слышала их смеха, она в и д е л а его, беззвучный страшный смех, одни рты, без глаз, без морщин на лбу.

— Надо сначала начертить линию, по которой будем резать, дурак. Чтобы ровно было.

— Без тебя знаю. Ты знаешь, что скальпы сушат на высоких бамбуковых шестах?.. По крайней мере, так делают в племени гуахили.

— Врешь ты все. Слабо тебе.

— Не слабо. Держи ее крепче.

— Слушай, а почему на ней мешок надет?.. Может, она из желтого дома?.. А нам по шапке за нее не дадут…

— Дадут, дадут.

Они резали друг друга выхрипами и вскриками. Ксения стояла на коленях и ждала.

«Я стою на коленях перед звездами, перед звездным небом. Они нагнули мое лицо к земле, но я затылком вижу над собой высокие звезды, и, Боже, как мне благодарить Тебя! Ты создал меня такой свободной, и, кочуя по душам, странствуя по звездам, я должна платить кровью за свою свободу. Совершенны и дивны дела Твои! Ты сделал на земле убийцу и жертву; и Ты простил обоим и помог. Помоги мне не разрыдаться. Я счастлива, что я живу, и счастлива, что могу умереть. Помоги не расплакаться от красоты ночи, от синих звезд в дегте зенита, от сияющих фонарей — они как шары на елке в кромешной тьме ежово-колючих ветвей. Как чудесны все дела Твои. И моя первая смерть — чудо; и моя сотая смерть — тоже чудо, ибо лишь перед Уходом я познаю самый сладкий, самый кровный вкус жизни: изо рта Твоего в рот мой, из клюва в клюв, как птицы птенцов кормят. Да, я могу бороться, вопить пронзительно, сопротивляться, вырываться. Но я не делаю этого. Помнишь, как Ты сказал чернобородому казначею из Кариот: делай скорее, что делаешь. Ты знал, что он предаст, и сам велел ему быстрей бежать и предавать. Ты сам послал его на подлость. В путь без возврата. И он потом повесился на сухом дереве, и тело его бросили в каменистый овраг рядом с дохлыми животными. Он не смел ослушаться приказа Твоего. Так и я говорю солдатам: делайте скорее, что задумали!»