– Тиффа? – тихо окликнула я.

– М-м-м? – Голос звучал сонно, будто я поймала ее как раз перед сном.

– А что, если она была монстром… ужасным человеком?

– Что? – Теперь она точно проснулась, будто почувствовав мое смятение.

– Вдруг оно передается? Это может быть заложено в генах?

– Дорогая. Тебе придется меня извинить. Но я понятия не имею, о чем ты говоришь. – Тиффа села на постели и потянулась к выключателю.

– Нет! Пожалуйста, не включай. В темноте гораздо легче говорить, – попросила я, нуждаясь в этой спасительной тени между нами.

Тиффа опустила руку, но осталась сидеть. Я чувствовала ее взгляд, как она пытается привыкнуть к темноте, чтобы увидеть меня. Не пошевелившись, я так и лежала на боку, глядя в стену, устроив живот на упругом матрасе.

– Ты собираешься усыновить этого ребенка. Говоришь, что не важно, мальчик это или девочка. Что не важен его цвет кожи. И я тебе верю. Но что, если ребенок… потомок слабой, эгоистичной, злой женщины?

– Ты не такая.

Я задумалась.

– Я не говорю, что всегда такая. Но бываю и слабой, и эгоистичной. Не думаю, что злой… но и не хорошей тоже.

– Ты гораздо сильнее меня. И невероятно самоотверженная. Не думаю, что зло живет в таких людях, – тихонько откликнулась Тиффа. – Так просто не бывает.

– Но моя мать… то, что она сделала, это же ужасно.

– Оставила тебя с незнакомцем?

– Да. А ведь ее кровь течет и в венах моего малыша. Ты уверена, что хочешь рискнуть?

– Разумеется. Но я не думаю, что это такой уж риск, милая. У Джека диабет. Ты знала? Ничего, терпеть можно. И мне и в голову не приходило не заводить ребенка только потому, что ему может это передаться. А у меня были самые кошмарные кривые зубы. К счастью, брекеты сделали из меня очаровашку. – В голосе Тиффы слышался смех. – Но что, если бы их не существовало и моему ребенку достались бы от меня лошадиные зубы?

– Это все несравнимо, – возразила я. Она должна была понять. Тиффа плюхнулась на кровать рядом со мной и погладила меня по голове. Она станет потрясающей мамой. Мне так хотелось свернуться у нее на руках, чтобы меня успокоили и утешили. Но, конечно, я не шевельнулась. Так и лежала, неловко замерев, запрещая себе поддаваться ласкам. Она заговорила, все еще гладя меня.

– Мы не знаем, как жила твоя мама. Не знаем, что заставило ее так поступить. Но взгляни на себя. Ты замечательная! И мне этого достаточно. А что, если бы моя мама решила не усыновлять Дарси? Она никогда не виделась с его настоящими родителями. И ничего не знала о них, кроме имен. Но она любила Дарси, может, даже больше нас всех, ничего о нем не зная. Его отец даже мог быть серийным убийцей, а мы и понятия не имели бы.

– Уилсона усыновили? – От изумления я вскрикнула. Рука Тиффы замерла, как и мое сердце. Она легла рядом и снова успокаивающе коснулась моих волос.

– Да. А он разве не сказал тебе? Мама с папой несколько лет хотели еще одного ребенка, но не получалось. Они усыновили Дарси, когда ему было всего несколько дней от роду. Все было сделано через нашу церковь.

– Нет… он не говорил. – Голос сорвался, и мне пришлось откашляться, чтобы скрыть переполнявшие меня чувства.

– Он нашел своих родителей, когда ему исполнилось восемнадцать. Его мама тогда была совсем юной, как ты. А сейчас она замужем, у нее несколько детей. Она была рада увидеть его, узнать, что у него все хорошо. А его отец – полицейский в Белфасте. Они поладили. И время от времени созваниваются, насколько я помню. Дженни Вудроу и Берт Уитли, так их, кажется, зовут. Не помню девичью фамилию Дженни.

Мои мысли закрутились, как те цветные вертушки на палочке от сильного ветра. Который вот-вот превратится в ураган. Он меня предал. Уилсона усыновили. Усыновили! А он ничего не сказал. Ни слов ободрения, ни мудрого совета, когда мы с Тиффой рассказали о нашем плане его семье. Никаких тебе «усыновление – это прекрасно, взять хотя бы меня» или похожих фраз. Он просто промолчал, ничего не сказав.

А Тиффа, похоже, и не замечала зреющей внутри меня бури. Вот уже несколько минут она молчала, и совсем скоро ее дыхание изменилось, и я поняла, что она уснула. Бедра болели. Поясница просто отваливалась еще с утра, лодыжки распухли, и лежать было слишком неудобно. Я чувствовала себя слишком сердитой и слишком беременной, чтобы спать.

Развязка, Рино, разоблачение. Еще больше слов на букву «р». Да, вот это поездочка. Пора домой.

Джек прилетел в Рино в пятницу утром на медицинскую конференцию, и Тиффа осталась с ним, отправив нас вдвоем с Уилсоном в своем «Мерседесе». Они сами собирались лететь домой в воскресенье вечером, а значит, мы с моим торнадо внутри были заперты в ограниченном пространстве с Уилсоном на долгих восемь часов. Обвинения разозленными пчелами метались у меня в голове, угрожая вырваться и целым роем напасть на Уилсона. Тишина в машине была отнюдь не мирной, я злилась, коротко и резко отвечая на каждый вопрос, не глядя на него, не реагируя на шутки. Моя реакция явно привела его в замешательство, но чем предусмотрительнее и внимательнее он был, тем хуже и хуже вела себя я, пока наконец не зашла слишком далеко, и он съехал с будто бесконечного шоссе на стоянку. Припарковавшись, повернулся ко мне и взмахнул руками.

– Да что с тобой такое, Блу? Я что-то сделал? Тебе больно? Боже! Что случилось-то?

– Тебя усыновили! – воскликнула я и тут же разрыдалась. Слезы полились потоком, да и нос не отставал. Я схватилась за коробку с салфетками, но Уилсон успел раньше с его чертовым платком, вытирая мне щеки и успокаивая, а руки у него дрожали, как у старика.

– Тиффа не умеет держать язык за зубами.

– Она была уверена, что я знаю! Почему ты не сказал?

– А это бы помогло? – Промокая мне глаза, он пристально на меня смотрел, озабоченно нахмурившись.

Сердито оттолкнув его, я рывком распахнула дверь и выпихнула свое ставшее неловким тело из машины, злясь так, как никогда в жизни.

Спина горела, шея затекла, а сердце болело так, будто всю дорогу его тащило по асфальту за машиной. Пошатываясь, я добралась до дамской комнаты, нуждаясь в личном пространстве, да и в удобствах тоже. В конце концов, девятый месяц.

Вымыв руки, я старалась сдержать злые слезы, которые никак не хотели останавливаться. Прижала к лицу мокрую салфетку, стерла макияж. Да, жалкое зрелище. Даже нос распух. Посмотрела на лодыжки и едва сдержала жалобные причитания. А ведь я же всегда была такой привлекательной… и стройной. И я доверяла Уилсону. Слезы вновь брызнули из глаз, и я зарылась в салфетки, пытаясь унять рыдания.

– Вы в порядке, дорогуша? – спросил у меня из-за спины чей-то тонкий голосок. Старушка, едва достающая мне до плеча, смотрела на меня, поджав тонкие губы. Морщинки расходились от ее рта, как лапки многоножки. Седые волосы уложены в аккуратные завитки, а поверх повязан шарф, наверное, чтобы защитить прическу от разыгравшегося снаружи ветра. Похоже, я принесла бурю с собой.