Я взяла ее ручку в свою ладонь и пожала со всей нежностью, которую не успела отдать Богдану.

— Иди от меня, иди, а то заплачу, — силой отобрала свою лапку Аквиния.

Вернувшись к дивану, я немного постояла, не зная, как начать.

— Считаешь, сколько мне должно быть лет? — насмешливо поинтересовалась Анна. — Семьдесят четыре стукнет на днях. Только подумать — семьдесят четыре! Какая пропасть между мною и тобой! Садись, зови меня Анна-бель и не “выкай” — ты из нас троих самая роковая оказалась.

— Все, что он тебе рассказывал, — вранье! — заявила Аквиния.

— Ну, не все, — задумалась Анна-бель.

— Он все выдумывал, хитрил, смешил, удивлял, не надо ничему верить! — не сдавалась Аквиния.

— Он завоевывал, очаровывал, учил, любил, — продолжила Анна-бель.

— Евфросиния! — торжественно провозгласила мама, и мы с Анной вздрогнули от неожиданности. — Ты посмотри на этих женщин! Где сейчас в наше время найдешь подобную дружбу?! Они заботятся друг о друге, помогают, а ведь это бывшие жены одного мужчины. Я смотрю на них и плакать хочется. Евфросиния, ты им… — мама начала подозрительно всхлипывать, — ты им нравишься, они и тебя готовы принять к себе в сердце… Такая доброта в наше время, такая самоотреченность!..

— Мама, пожалуйста…

— Не перебивай! Анна, вы добрейшая женщина, вы…

— Не перехвалите, — по-кошачьи изогнулась Анна-бель, потягиваясь, — сглазите еще.

— Ну что вы, я же от души!.. И вы, Аквиния. Я вам поклоняюсь, столько пережить!..

— Не верьте своей девчонке! Все, что он ей наговорил, — вранье, выдумка! — немедленно отреагировала Аквиния.

— Но я же от души, я ничего… — сбилась мама. — Я только хотела сказать, что ваше желание написать на Евфросинию завещание…

— Какое еще завещание? — дернулась я.

— Да ерунда, — отмахнулась Анна-бель. — Я хочу списать на тебя квартиру Богдана в этом доме на седьмом этаже. Все равно мне в ней не жить, моя дочь тоже сюда больше и ногой не ступит, да и после моей смерти ей останутся пятикомнатные хоромы на Остоженке — куда уж больше.

— А я — свою, — проскрипела Аквиния.

— Спасибо, ничего не надо, — вскочила я.

— Сядь! — приказала Аквиния. Дождалась, пока я опущусь на диван, и погрозила пальцем: — Привыкли перебивать взрослых!.. Если не надо — продашь! Я умру через месяц. Квартирка эта маленькая, однокомнатная, с совмещенными удобствами. Я ее впопыхах покупала: думала — на время, а оказалось потом — почти на тринадцать лет. Повезло мне: сразу нашлась такая — окно в окно, понимаешь? Да ты слушаешь меня?

— Слушаю. Окно в окно…

— Да. Последние три года до его смерти я смотрела, как он живет. Думала: посмеюсь или пожалею, а он меня и в старости наказал тобой.

— Куда смотрели? — похолодела я.

— Она смотрела в подзорную трубу в окна Богдана, — с нескрываемым удовольствием в голосе объяснила Анна-бель и посмотрела на меня в свернутую трубочкой ладошку. — Я предлагала ей бинокль. Хороший, полевой, но она сказала, что труба романтичней. В бинокль вроде как подглядываешь, а в трубу смотришь, как на звезду.

— А мне говорили, что вы живете в Америке, — совсем глупо заявила я, обороняясь от пронзительного хищного взгляда Аквинии.

— В Америке у меня дела, а живу я тут, в доме напротив; из моей квартиры отлично видна гостиная и кухня в квартире Богдана. Когда я увидела тебя там, хотела поменять квартиру — купить такую, из которой будет спальню видно.

— Ох! — приглушенно вскрикнула мама.

— Но ты в его спальню была не ходок, я и осталась, где была.

— Ха-а-а-ах, — выдохнула мама, встала и ушла в кухню.

Я тоже встала, чтобы не было заметно, как меня трясет.

— А почему вы ее не продали после смерти Богдана?

— Не пришлось как-то. Сижу вот в ней до сих пор. У меня в Калифорнии двое сыновей, внуки, правнуки, пятьсот акров земли, а я сижу и сижу тут, смотрю в трубу и потому все еще жива.

— Прекрасно, — пробормотала я. — Живите и дальше…

— Не могу. Труба моя вывалилась вниз. На прошлой неделе. С подоконника. Вдребезги. Я сразу подумала — это знак мне, пора уходить, пора нам с ним встретиться поближе.

— А кто маму попросил убирать там?

— Я наняла твою маму. Моя же квартира, я и наняла. Мы даже подружились, мы уже год как дружны. Как-то были в той квартире вместе. Я помахала Аквинии в окно, она пришла. У тебя замеча-а-атель-ная мама, — зевнула Анна-бель. — Мы тут как-то посоветовались…

— Чего вы от меня хотите? Что я должна буду сделать?

— А девочка умненькая — не смотри, что хороша, — заметила Анна-бель.

— Умненькая-то умненькая, да своего не упустит, — парировала Аквиния.

— Уважаемые жены Богдана Халея, — не выдержала я. — Говорите, что вам от меня надо, и давайте прощаться. Что-то мне подсказывает, что дружбы у нас не получится. Давайте перейдем к деловым отношениям.

— Все документы у твоей мамы, мы обе подписали дарственные у нотариуса, как полагается, — тут же перешла к деловым отношениям Анна-бель.

Я опешила:

— То есть вы в присутствии нотариуса написали в дарственных, что именно мне нужно будет сделать?

— Что за глупость! — дернула плечиком Аннабель.

— И не глупость это совсем. Я предлагала составить обязательство, но Анна меня отговорила, — объяснила Аквиния. — Я с нею согласилась, потому что тоже сомневаюсь в чистоплотности нынешних нотариусов — кто знает, ты можешь пострадать из-за этих бриллиантов, если о них указать в документе. Тебя даже могут убить, как Богдана!

— Бриллиантов?.. — Я решила, что лучше присесть, чтобы не свалиться на пол.

— Не слушай ее, — отмахнулась Анна-бель.

— Девочка спросила, что ей нужно будет делать за эти квартиры. Как ты смеешь приказывать не слушать меня?!

— Чай! — В комнату вошла мама с подносом. — Аквиния, есть ваше любимое вишневое варенье. Пожалуйста, садитесь к столу. Анна, а для вас — финики.

Аквиния сползла со стула и с трудом доковыляла к столу.

— Я продолжу, — настояла она, как только отпила глоток чая. — Мой завет такой: ты должна вернуть бриллианты наследнице Богдана, его дочери. Я знаю: ты думаешь, что они принадлежат тебе, так хотел Богдан…

— Откуда вы знаете? — дернулась я. Анна-бель закатила глаза, демонстрируя, как ей надоели разговоры о бриллиантах.