Эмили повернулась к нему.

– Посмотрите! – сказал он, вглядываясь в стекло и ощупывая свои щеки. – Какой же я старый! Руина! Я выгляжу так, точно… разваливаюсь на куски.

Она засмеялась.

– Не вижу тут ничего смешного, – заявил он.

– Не волнуйтесь, Морган. Все у вас хорошо. Так всегда бывает, если взглянешь в зеркало, не подготовив лицо.

– Да, но я уже подготовился, – возразил он. – И посмотрите! То же самое!

Она перестала смеяться, лицо ее приобрело сочувственное выражение. Но, конечно, понимания от нее ждать было нечего. Кожа Эмили казалась обтянутой золотистой пленкой, в волосах поблескивали на солнце металлические искорки. Она пошла дальше, а секунду спустя и Морган последовал за ней, продолжая ощупывать лицо кончиками пальцев.

– Я думала, он где-то здесь. – Эмили из конца в конец оглядела променад.

– Может быть, в кафе зашел.

– Нет, он в одиночку никогда в кафе не ходит.

Это заинтересовало Моргана:

– А почему? Что его останавливает?

Эмили не ответила. Она положила ладони на перила променада и смотрела в океан. Было самое малое пять часов, а то и больше, купальщиков в воде осталось один-два. Осиротевший плотик из белого пенопласта качался на волнах, уплывая вдаль. Вдоль кромки воды прогуливались парочки в чистой сухой одежде, придававшей им сходство с любовно ухоженными, только что проснувшимися детьми. Плоские прямоугольники песка, оставшиеся там, где недавно лежали на одеялах семейства, покинутые песчаные крепости и башни, сохранившие форму ведерка. Но никакого Леона.

– Может, он вернулся в коттедж, – сказал Морган. – Эмили?

Она плакала. Слезы скатывались одна за другой из широко раскрытых, смотревших в океан глаз.

– Ну что вы, Эмили, – смутился Морган.

Хорошо бы здесь была Бонни. Он неловко обнял Эмили за плечи и произнес слова, которые, по его предположению, произнесла бы Бонни:

– Не плачьте, Эмили, ничего страшного. Не надо так расстраиваться, Эмили.

Волосы ее пахли свежим постельным бельем, весь день сохнувшем под солнцем. Камера, которую она прижимала к себе, выпирала жестким ящичком, но в остальном она казалась мягкой, бескостной, на удивление хрупкой; в сравнении с ним ее как будто и не было. Моргана испугала внезапная боль в груди, заставившая его еще крепче прижать к себе Эмили. У него закружилась голова. Эмили издала какой-то странный звук, словно бы задохнулась, и оторвалась от него.

– Эмили, подождите! – У него что-то не ладилось с дыханием. – Дайте мне объясниться.

Но она уже отступала от него, оставив Моргана покачиваться с жарким от стыда лицом, и, еще не успев разобраться в этой новой катастрофе, он посмотрел вниз и увидел, что прямо под ними проходит, уткнувшись носом в вечернюю газету, Леон.

В понедельник погода испортилась, солнце показалось только в четверг, когда было уже поздно, потому что каждый из оставшихся в коттедже успел разозлиться на всех остальных. Билли с Присциллой уехали в припадке раздражения раньше, чем собирались, – Присцилла в машине Бриндл. Луиза поругалась с Кэйт из-за каких-то оладий с черникой, и Бонни сказала Моргану, что он должен будет посадить Луизу в свой пикап. Ей не под силу ехать в одной машине с этой парочкой. Однако Морган везти мать домой не желал. Он предвкушал поездку в одиночестве – выехать спозаранку и нигде не останавливаться. А добравшись до дома, заглянуть к Джошуа Беннетту, антиквару. И может быть, прогуляться потом по центру города, посмотреть, что там без него изменилось. Нет, Луиза в его планы никак не вписывалась. И потому субботним утром, пока остальные еще укладывали вещи, он забросил в кузов пикапа свою энциклопедию, сказал: «Всем до свидания» – и удрал. Отъезжая по улочке в сторону шоссе, он видел в зеркальце заднего обзора бежавшую за ним Кэйт, сходившую с веранды и кричавшую что-то Бонни и Луизу, которая стояла, прикрыв ладонью глаза, в дверях коттеджа. От этой семейки так просто не улизнешь. Вечно приходится рвать какие-то нити, распутывать клубки.

Ехал он, слегка превышая дозволенную скорость, а один раз даже своротил на обочину, чтобы обогнать вереницу машин. У Кент-Нэрроус прождать пришлось всего несколько минут, а мост он миновал и вовсе без задержки. Пролетая по нему, Морган ощущал себя парящим в воздухе. До Балтимора он добрался около одиннадцати, а к дому подъехал в одиннадцать двадцать, задолго до Бонни и прочих.

Двор зарос, его покрывали рулоны газет. Дом был прохладен, шторы опущены, воздух затхл, под почтовой щелью у двери скопилась груда писем. В столовой сидела, раскладывая пасьянс, Бриндл. На груди ее халата желтели кофейные пятна. Когда Морган вошел, Бриндл отсутствующе поворошила пальцами воздух и положила бубнового валета поверх дамы пик.

– Прости, что не собрала газеты, – сказала она, – просто не хотела выходить наружу, потому что бо́льшую часть недели перед домом торчала машина Роберта Робертса.

– А он упорный, – заметил Морган. И присел рядом с ней, чтобы разобрать почту.

– Я даже за молоком сбегать не могла или хлеба купить, пришлось обходиться тем, что нашлось в доме. Главным образом сардинами и солониной. Мне казалось, что я в подводной лодке сижу, и страшно хотелось пожевать латука. Но в общем было неплохо. Я ничего против не имела. Вспоминала времена, когда мы были маленькими и бедными. Морган, – спросила она, держа перед собой в воздухе десятку треф, – разве мы не были счастливее в каком-то смысле, когда боролись с бедностью?

– По-моему, мы и сейчас с ней боремся.

Элегантно голубой конверт, надписанный именем Присциллы и содержавший, скорее всего, благодарственную записку. Устал он от них, если откровенно. Морган взял другой конверт, тот был потолще и выглядел многообещающим, вскрыл его. Внутри обнаружилась завернутая в письмо пачка фотографий. Он посмотрел на подпись: Эмили. Итак? Дорогие Морган и Бонни, – писала она опрятным почерком, который показался ему несколько деланным, – еще раз спасибо за прекрасный отдых. Надеюсь, мы не доставили вам слишком много хлопот. Под конец мы так торопились, стараясь уехать дотемна, и теперь мне кажется, что мы не попрощались с вами как следует. Вы были, принимая нас, до того милы, мы все так хорошо…

Морган поморщился и взялся за снимки. Вяло перебрал их. А потом сел попрямее и просмотрел фотографии заново. Положил на обеденный стол одну, рядом другую, еще другую. Бонни, Роберт, Бриндл, Кэйт…

Каждый из снятых сидел одиноко, купаясь в янтарном свете, какого в Бетани-Бич, штат Делавэр, определенно никто отродясь не видел. Бонни сложила руки на животе и улыбалась лучезарной улыбкой. Роберт Робертс сиял в чужой рубашке, точно молодожен, кожа Бриндл отливала сочным оттенком бесценного живописного полотна. Упрямо надувшая губы Кэйт выглядела знойной и загадочной, как экзотический плод. Сдвинутое на затылок сомбреро Моргана обратилось в нимб, а белые нити бороды придавали его лицу глубину и фактуру резного изваяния. Ладно, все дело в пленке. Дешевой, или просроченной, или недопроявленной пленке.