Тут в спор вмешивается пышногрудая дочь владельца, с громким звуком поставившая на стол троих дружинников их заказ — три полные пива деревянных кружки и огромную тарелку свиных рёбер.

— Свои дела решайте за порогом, на улице. Только сначала оплатите всё выпитое и съеденное, а ты, — снизу вверх смотрит она на удивившегося такой наглости богатыря, — Для начала выбери себе чего-нибудь, это не место для прогулок или драк, честной народ здесь набивает животы и веселится! А коли чешутся кулаки… дайте им волю в борьбе на руках!

Бранимир нахмурил брови, и сквозь пьяную дымку в его глазах пробился проблеск понимания. Он наклонился вперед, косясь на не скрываемые даже плотным фартуком очетания бюста девицы, на что та указала ему рукой в другую сторону, на его оппонента, пострадавшего от пролитого напитка.

— Ты говоришь мудро, красавица, — признал старый вояка, и в его словах прозвучало сожаление. — А твоё предложение мне нравится. Что скажешь?

Великан довольно кивает, а вот темноволосая работница, поймав на себе сердитый взгляд отца, пулей метнулась обслуживать остальных жаждущих снеди и хмельных напитков посетителей.

Под стук посуды и кулаков по дереву и выкрики гостей питейного заведения хозяин "Пьяной Овечки" выходит вперёд, на его губах заиграла довольная улыбка — хлеба здесь было впрок, а вот зрелищ недоставало. Задор, оправдывая своё имя, отшвешивает поклон всем присутствующим и объявляет:

— А чтобы подбросить немного дровишек в огонь желания победы, этот поднос на столе троицы достанется самому сильному в поединке за счёт заведения!

Сверр, посмотрев на объём добра на подносе, присвистнул, но затем взгляд его оценил габариты соперника товарища, а сам скандинав нервно сглотнул: пожалуй, такой гигант мог осилить все яства и пиво самостоятельно без каких-либо трудностей и нужды в помощниках.

В зале моментально воцарилась тишина: Бранимир и молодой богатырь пересели за пустующий соседний стол и сцепили руки на его краю. Толпа встала с насиженных мест и прильнула глазами к месту их поединка, затаив дыхание в предвкушении.

И по кивку хозяина таверны начинается бой!

Вены на мускулистой руке Бранимира вздуваются, когда он напрягает все свои силы, сдерживая юношескую непокорность сидящего напротив витязя. На лбах обоих мужей выступают мелкие бисеринки пота, но упорству их можно было только позавидовать — никто пока не собирается сдаваться.

Зрители этой забавы раздаются радостными криками и возгласами: воины борются за победу уже которую минуту! Круглое лицо мокрого от пива и пота великана исказилось от боли, но его молодецкая удаль всё ещё кажется безграничной: пусть его рука и дрожит, но он не уступает оказавшемуся опасным соперником старику. Бранимир тоже краснеет и напрягается, когда от него инициатива то и дело переходит ко младшему борцу и её приходится сдерживать с удвоенной силой.

Казалось, время остановилось, но толпа, как и сами сцепившие кулаки витязи, не успокоится, пока кто-то из них не вырвет победу из рук второго. Одни болеют за двухметрового молодца, не сомневаясь в том, что тот одержит верх над старостью. Другие, преданные Бранимиру, в том числе Ари и Сверр, затаили дыхание в отчаянной надежде на то, что опыт окажется ценнее безбашенной молодости.

Наконец, спустя, казалось, целую вечность, в карих глазах двухметрового витязя появляется хитрый план: он резко выворачивает своей рукой кисть соперника сверху вниз, ослабляет его хватку… и с победоносным рёвом ударяет предплечьем дружинника по столешнице, этим звуком оповещая всех о поражении старого вояки!

Вся таверна взрывается какофонией из аплодисментов и топота ног, а лицо Бранимира смягчается и выражает нескрываемое уважение к своему оппоненту. Он кивает молодцу, признавая его победу, а затем… физиономия опытного воина словно принимается светиться изнутри.

— Готландский медведь, — ошарашенно произносит название изобретённой его товарищами техники для борьбы на руках Бранимир и смотрит на противника, при этом забавно шевеля ноздрями от удивления, словно обнюхивая того. — Им владели только Рюрик, Олег, Гостомысл-младший да я…

— Бранимир?! — вскидывает левую бровь и хохочет победитель их схватки. — Так это ты, старый пень? Так иссох и поседел, что я не признал!

Ари и Сверр поочерёдно глядят то на своего старшего товарища, то на здоровенную детину, которому от силы было лет двадцать, явно не понимая, что между ними происходит. Они знакомы?

— Сукин ты сын! — отхлебнув пива из кубка, в ответ смеётся старый дружинник и кидается обнимать богатыря. — Ходута, ты ли так вымахал?!

* * * * *

Под покровом затянувших небо непроницаемых серых облаков к добротному двухэтажному дому с внушительным садом медленно приближается сгорбленная фигура, воплощение старости и мудрости. Одетая в потрёпанные одежды, она ковыляет к тяжёлым воротам и останавливается неподалёку от них, тяжело дыша почти беззубым ртом и опираясь на ветхий посох.

Помутневшими от прошедших лет голубыми глазами она заглядывает в щель: во дворе особняка никого нет, кроме одного человека. Не вьётся рядом с ним заботливая молодая мать, нет всегда озабоченного делами отца или пожилой няньки, а значит, наступил подходящий момент.

Незаметно и неслышно старуха с длинными и спутанными седыми волосами подбирается поближе, и её взгляд неожиданно останавливается на семилетнем малыше с копной каштановых кудрей, что носится на деревянной палке по лужайке перед ведущими в дом ступенями, представляя, что оседлал бравого скакуна.

Уголки рта женщины опускаются, потрескавшиеся губы дрожат, когда она поднимает узловатую морщинистую руку руку и неторопливо стучит в ворота. Раз — за смерти непокорившихся тогда мужчин. Два — за слёзы оставшихся без своих родителей детей. Три — за встретивших смерть рабами в тысяче вёрст отсюда её соплеменников.

— Малыш, — шепчет она скрипучим как старые половицы голосом. — Будь добр, позволь мне войти в обитель твоего отца. Старуха перепутала склянку, мне нужно только и всего исправить эту досадную ошибку.

Прискакав на своём воображаемом коне, любопытный мальчик с румяными щёчкам отпирает ворота и медленно открывает их. При виде безобразной старухи его глаза расширяются от удивления, но затем он, сжав губы, произносит:

— Нельзя никого впускать из чужих. Так сказал брат.

Женщина, наклоняясь к мальчонке, продолжает елейным голосом:

— О, моё дорогое дитя, жизнь твоего отца висит на волоске. Я перепутала его лекарство с другим, и мне нужно исправить свою ошибку, пока она не навредила ему ещё больше. Да и разве чужая я? Старая лекарша уже которую неделю хлопочет над твоим батюшкой.

Собеседник старухи хмурится, одновременно беспокоясь за своего отца и боясь нарушить наказ брата. Знахарка, заметив его сомнения, зарывается жёлтыми пальцами в рваный плащ и достаёт оттуда маленькую, красиво сделанную игрушку — деревянную лошадку с кудрявой