— Потому что я их расспрашивал, — ответил Джо. Он хорошо представлял, что за этим последует, и не ошибся.

— Не лезь не в свое дело! — рявкнул Ричи. — А что, если Кэти не заходила на кладбище и не возвращалась потом на дорогу, чтобы направиться домой своим обычным путем, мимо дома Мэй Миллер? Как она оказалась мертвой на твоем участке земли?

Фрэнк вздрогнул и удивленно посмотрел на Ричи.

— Ты отлично знаешь, сукин сын, что лес — это не моя собственность, это ваша собственность, — отрезал Джо. — И это тебя, тупого болвана, нужно спросить, как Кэти туда попала. Ты ведешь расследование, а не я.

Лицо Ричи налилось кровью.

Фрэнк поднялся.

— Ричи, не кипятись, — сказал он спокойным голосом. — Мы знаем, что Кэти возвращалась домой мимо дома Грантов, а Мэй Миллер утверждает, что слышала крик.

Джо покачал головой и молча вышел. Фрэнк повернулся к Ричи.

— Послушай, ты можешь не орать и не нервничать, когда с тобой разговаривают?

— Ну а как же я должен еще с ним разговаривать? — пробормотал Ричи.

— Тихо и хладнокровно. Так, как ты, не работают. Мне в будущем году на пенсию, работать осталось несколько месяцев, а ты мне все портишь. Я не хочу, чтобы вся деревня переругалась.

— Ну и уходи на пенсию, чего ты волнуешься? Я-то не ухожу, буду работать здесь. И ты тоже должен понять, что для меня главное — это моя карьера, и гробить ее из-за чужака Лаккези я не собираюсь. Ты что хочешь мне говори, а для меня они оба — и папаша, и сынок — суки приезжие.

— Ричи, попридержи язык, ты все-таки на поминках сидишь, а не в баре. Запомни это и помолчи. — Фрэнк сел и, взяв в руки чашку, сделал несколько глотков чаю. — Чужаки они или нет, но работать мы с тобой обязаны как положено. Понятно? И вот еще что запомни — я лучше оставлю после себя висяк с убийством, чем обвиню кого-либо несправедливо и потом буду остаток жизни мучиться совестью. И не забывай, что расследование формально ведет управление полиции в Уотерфорде. То есть карьера твоя зависит не от меня, а от тебя и от того впечатления, которое ты произведешь на О'Коннора.

— Как это?

— А вот так. Результаты твоей работы скажут о том, как ты взаимодействуешь с людьми, главным образом с жителями деревни. Слушать нужно, а не бычиться; запоминать, а не орать. Иначе с тобой никто разговаривать не будет. Что в мое время, что сейчас полицию не очень-то уважают. Когда я еще был курсантом, учился в полицейской школе в Темплмуре, один из преподавателей, бывший детектив, любил нам повторять: «Если вы прошли по улице и навешали предупреждения о штрафе на все припаркованные машины, вас все станут ненавидеть. Но если вы идете по улице и ни на одну машину не навесили предупреждение о штрафе, то и в этом случае вас тоже станут ненавидеть».

— Значит, мы с тобой гниды. Все, на этом и закончим.

— Нет, закончим мы на том, что от тебя лично зависит, будут ли нас уважать или ненавидеть.

— Да мне наплевать, что обо мне подумают.

— А вот мне — нет. Потому я сначала думаю, а потом уже говорю. И тебе советую делать то же самое.

Дверь в комнату Шона была открыта. Анна подошла к ней и остановилась. Шон, одетый в широкие джинсы и футболку, спал, свесив ноги с кровати и раскинув руки по подушке. Точно так же, как и в детстве. «Да он и сейчас еще ребенок», — подумала Анна, и по щекам ее потекли слезы. Шон открыл глаза, увидел стоящую в дверях мать и, чуть вздрогнув, медленно повернулся на бок. Анна хорошо понимала его ощущения. Так всегда бывает во время пробуждения, перехода из одного мира в другой — из мира сладких грез в мир мрачной реальности. Шон закрыл лицо ладонями, немного полежал так, затем поднялся и сел на кровати, упершись в спинку и поджав ноги. Положив руки на колени, он опустил на них голову. Сердце Анны заныло. Молча она подошла к нему, обняла, прижала к себе, начала покачивать его. И вдруг Шон разрыдался, тоже совсем как ребенок. Она сидела и молчала, тихо покачивая его, а он плакал — горько, навзрыд. Что Анна могла сказать ему сейчас? Чем утешить? Тем, что та, которую он любил, молодая цветущая девушка, находится сейчас на небесах, среди ангелов, где нет ни радости, ни печали и откуда нет возврата?

— Я люблю тебя, — еле слышно прошептала Анна и погладила его по мокрым волосам. — Поплачь, дорогой, так будет легче.

Анна не знала, сколько они просидели так. Постепенно рыдания Шона начали стихать, он чуть успокоился.

— Не понимаю, я просто не понимаю, почему именно она… Почему не кто-нибудь другой? Ведь она была такая… — Он запнулся и снова заплакал. Анна крепче прижала Шона к себе. Она продолжала гладить его волосы, пока он снова не заснул. Тогда она положила его голову на подушку, прошла из комнаты на кухню и там, опустившись на стул, не в силах больше сдерживаться, дала волю слезам.

Старинные часы в баре Данаэра пробили полночь, но никто из посетителей уходить не собирался. Сюда пришли все, кто был на похоронах или в доме Марты Лоусон, на поминках по Кэти.

— Решил облегчиться? — усмехнулся Рэй, глядя, как Джо поднимается со стула.

— Сейчас вернусь, — ответил он. Только в этот миг, оказавшись без опоры, Джо понял, что пьян. Ничего удивительного, он с самого утра почти ничего не ел, если не считать четырех таблеток болеутоляющего и двух молочных коктейлей с вишневым вареньем. При таком дневном рационе три кружки крепкого темного пива и две рюмки виски кого угодно заставят шататься.

Джо вышел на улицу и направился к туалету. Кабинка с дверью была занята, пришлось ему войти в другую. Пока он, покачиваясь, расстегивал «молнию», из соседней кабинки послышался чей-то голос:

— Не торопись, приятель, я сейчас выхожу.

Джо насторожился.

— Не стоит беспокоиться, — ответил он, стараясь говорить бодрым веселым голосом, как он обычно это делал, когда не знал, чего ждать от незнакомца. — Меня вполне устраивает и здесь.

— Да ладно, подожди секунду. Хоть на теплом круге посидишь. Считай, специально для тебя нагрел.

Раздался тихий смешок, Джо тоже хмыкнул из вежливости. Дверь соседней кабинки открылась, из нее вышел мужчина и в ту же секунду растворился в темноте. Джо прислушался, вокруг все было тихо, лишь слабо поскрипывала на петлях дверца кабинки. Джо зашел в нее, закрыл дверь, расстегнул пиджак и сразу услышал тот же голос:

— Как я вижу, несладко тебе тут живется, да?

Джо попытался угадать, откуда идет голос. Казалось, что кто-то стоит совсем рядом, возможно, сзади, за стенкой, и говорит, прижавшись к ней лицом. Джо замер, немного подождал, но ничего больше не услышал — ни шелеста раздвигаемых веток, ни шороха шагов. Джо продолжал стоять не двигаясь.

— Ладно, приятель, всего тебе самого лучшего, — произнес тот же самый голос.

В это время в баре из развешанных по его углам динамиков сначала раздался писк и скрежет микрофона, а затем голос подвыпившего Эда Данаэра: