Я уже что-то слишком долго думал. Нужно было что-то отвечать, и я сказал: «Понимаешь…», — а потом опять задумался и стал подбирать слова. Но Муки уже поняла.

А потом я сидел на кровати и смотрел, как она спит. Поставил подушку к стене, как будто я собираюсь тихо почитать перед сном, и сидел в мерцающей темноте. Я мало что чувствовал, почти ни о чём не думал, а просто сторожил то время, которое мне выпало в жизни.

Сторожил так, как это делают собаки. Они же живут меньше нас, поэтому они лучше умеют сторожить время. Муки вздрагивала во сне, перевёртывалась на другой бок, засовывая одеяло между ног для большего уюта, потом открывала глаза и видела, что я сторожу наше время. Улыбалась и засыпала дальше.

Волосы лежали на подушке, как веер, как головной убор индейца из орлиных перьев, и я подсчитывал, сколько мужчин могли видеть её волосы, так размётанные по подушке. Получалось довольно много. Но это не так уж и важно. Самым важным было то, насколько быстро течёт время, даже если его внимательно сторожишь. Я физически ощущал, как оно проходит. Мне казалось, что оно начинается где-то под нами, в самом центре Земли, оно шло оттуда и уплывало вверх, в окошко отеля, в небо, в большую, тупую бесконечность, где его больше никогда не удастся собрать, где его не отыщешь, где оно растворяется навсегда, размётанное центробежной силой.

Это огромное движение можно ощутить, только когда ты сидишь и смотришь, как Муки спит около тебя в нашу с ней единственную ночь. Или ещё иногда это можно увидеть ночью в тайге, когда над белыми склонами гор светит луна, когда мороз убирает из нашего маленького мира все движения и звуки, и становится видно, как Земля, вращаясь, как винтовочная пуля, со страшной скоростью летит через чёрное небо, и из-за этого происходит время.

Какие огромные расстояния преодолевает несущая нас Земля каждую секунду! Вот мы вместе с Муки побывали здесь, а через мгновение мы уже совсем в другом месте. И нельзя даже выглянуть в окошко и попытаться увидеть название станции, которую мы миновали без остановки.

А потом вдруг я вижу, что Муки смотрит на меня, потому что её глаза блестят даже в полной темноте, они, наверное, могут отражать не видимый для меня свет, светящий только для этой странной девушки, которая учит меня видеть ход времени, учит слышать его перестук.

Наши сутки можно отслеживать по её обеденным перерывам, когда мы вместе идём в кафе, сжимая друг другу пальцы быстрыми, как будто незаметными движениями. Наши недели (одна полная и одна — нет) начались с того момента, когда она взяла подержать мою сигарету, с воскресенья. Интересно, какой новый цикл мы зачали сегодня? Что я начну отсчитывать после этой ночи, когда мы вместе встретили вечер, лежали в темноте, когда увидим, как встанет солнце?

— Милый, ты не мог бы открыть окно, пожалуйста? — у неё такой резкий, ясный, почти резонирующий голос. Голос, который появился у неё только сегодня, когда она поглаживала себе тело, когда она смотрела на меня, лежащего под ней, как будто сквозь текущую воду. Когда она сняла свои контактные линзы.

И я встаю, распахиваю окошко, перекидываю штору, чтобы оно не закрылось. А потом опять сажусь сторожить.

Маленькая комната отеля становится больше, потом меньше, мерцающая темнота искажает размеры. То вдруг я вижу её сапоги и кофту, брошенные на полу, то они растворяются в темноте. Как будто за окном пролетают станционные фонари и выхватывают ненадолго то, что меня окружает.

А потом, через какое-то время, я понимаю, что уже наступило утро. Просто мы приехали туда, где начинается утро. Что скоро уже конечная станция, проводница пройдёт по вагону, будя заспавшихся людей, пассажиры начнут сворачивать матрасы, сдавать простыни, доставать баулы с верхних полок и прощаться.

А Муки ещё спит, и мне жалко будить её. Потому что она тоже почувствует, что наступило утро, что эта комната в отеле «Ибис» превратилась просто в комнату в отеле, где мы запачкали постельное бельё. Она, улыбаясь, скажет до свидания девушкам на ресепшене, легко пройдёт, ловя взгляды, по улице до своей работы, приготовит себя к тому, чтобы сидеть весь день в информационном центре и отвечать на звонки.

И самое страшное, что она будет рада этому новому утру, которое принесёт ей ещё один день в жизни, ещё несколько комплиментов и признаний в любви, может быть. В этот день она опять наденет контактные линзы, юбку, сапоги, трусики, она будет носить их, чувствовать на себе, играть, переживать, скучать по мне или отвлекаться на разговоры с другими людьми, обдумывать планы. И с наступлением вечера её одежда, и сапоги, и линзы начнут опять утомлять её, утомлять глаза, тело, ноги, она снимет их и опять будет путешествовать вместе с кем-то по неизмеримым пространствам сквозь тёмное небо.

И я теперь уже не сторожу время, я хватаюсь за него, ускользающее. Верчу головой в сереющей комнате, пытаюсь на ощупь потихоньку найти часы. Пытаюсь удержать этот поезд, кладу руки на кровать и опираюсь на них, напрягаюсь, как будто моя маленькая масса, моё худое тело может остановить безостановочное движение. Мне кажется, что я пьян и меня укачало в вагоне. И что проводница будет ругаться на меня и трясти, пробуждая перед самым вокзалом. Нажрутся и спят! Им-то по-барабану, а мне вагон убирать. Вставай, а то в депо уедешь, слышишь?

И тут Муки просыпается. Она вспугивает меня, как внезапно вышедший на крыльцо хозяин, и я опять радостно облизываюсь, переминаюсь передними лапами, виляю телом.

Она кладёт голову мне на живот, довольно урчит и ненадолго затихает. Ей приятно быть маленькой девочкой, котёнком и делать вид, что она не хочет вставать. Я не верю в это. Я знаю, что она хочет этот день, что она хочет прожить его, что это конечная станция только для меня, а для неё — это опять новый город. Она будет готовиться к нему, расправлять пёрышки, глядеться в маленькое зеркальце, как делают все девушки, когда поезд тянется мимо «Москвы-Сортировочной», когда в окошках уже видны башенки вокзала.

И Муки опять с удовольствием войдёт в этот старый и скучный Брюссель, даже если ей будет очень грустно. Откроется «Гринвич» с красными сиденьями. Развеселит кого-то дедушка с трубкой в зубах, выглядывающий из окошка на улице Блэс, напротив маленького кафе, где столики стоят на тротуаре. Такой чудесный кич, почти что Париж, только без французов. Да, ещё женщина проведёт мимо двух смешных мопсов (два мопса — дабл кич), улыбнётся.

— Пора вставать. — Муки, как всегда, быстро целует меня. Пока я тяну руку, чтобы обнять её, она уже выпрыгнула из кровати и намотала на себя шаль. Она стоит передо мной, как перед зеркалом, довольная и красивая. И оказывается — уже светло, небо стало голубое над этими красными черепичными крышами.

Я вижу, как рыже-чёрная изогнутая прядка касается уголка изогнутых губ.

Она уже в душе, слышно, как вода плотно бьётся об её тело, потом падает вниз, на пол кабинки. Я, наверное, так хотел затормозить время, что просто сам стал очень медленным. И это не может ничего изменить или оттянуть.

— Ты можешь тоже заходить ко мне. Хочешь?