– Всемогущий Аллах справедлив, – передавал Джунаид-хан слова прорицателя. – Нынче все напасти на большевистские головы. И зима суровая, невиданная доселе. Сады, виноградники вымерзли. И землетрясение – гнев всевышнего – дало о себе знать… В самом Ашхабаде, говорят, дома безбожников рухнули, а банк, в который большевики свезли золото ханов, баев, родовых вождей, дал трещину… Вот-вот развалится. Шайтан не скроет от всевидящего ока Аллаха своих постылых проделок… Родовые вожди, их дайхане, кочевники поддержат нас. С нами Аллах – с нами победа!

Так начался мятеж Джунаид-хана осенью 1927 года. Двухтысячное войско хана мчалось от урочища Пишке в направлении селения Акдепе, откуда конница должна была ударить по крепости Ильялы.

Хан до последнего дня колебался в своем выступлении. Предсказания гадальщика как-то все-таки успокаивали его. По словам прорицателя, год этот, проходящий под знаком Зайца, не сулил большевикам ничего хорошего, обещая победу войску хана. Беда была только в том, что в гостях у вещуна, который жил в богатом доме узбекского бая Абдуллы Тогалака, часто ночевал перс Гуламхайдар, а этот хитрый заграничный торговец щедро платил гадальщику за нужное толкование небесных происшествий.

Неоднократно битый туркменскими добровольческими отрядами и частями Красной армии Джунаид-хан, опираясь на сочувствующие ему байско-кулацкие группы населения, пользуясь малоопытностью и малочисленностью партийной организации Хорезмского оазиса, пятьсоткилометровой оторванностью района от железной дороги и культурно-политических центров, в сентябре 1927 года открыто выступил против молодой Советской Туркмении. Басмаческая банда насчитывала две тысячи человек. Правительство Туркменской ССР, учитывая, что контрреволюционная деятельность Джунаид-хана грозит срывом проводящейся советизации Ташаузского округа, а также и то, что джигиты Джунаид-хана могут явиться кадрами для развития басмачества, возбудило ходатайство перед Реввоенсоветом СССР о необходимости немедленной ликвидации Джунаид-хана и его группировок. Командование войсками округа для борьбы с басмачеством на территории Туркменской ССР выделило ряд частей и подразделений, из которых были созданы две группы войск: Северная и Южная.

Первый удар Джунаид-хану был нанесен подразделениями красной конницы в бою в районе колодца Акдепе.

Подразделения красной конницы, несмотря на безводье, песчаные бури, на палящий днем зной и резкие холодные ночи, совершая форсированные переходы, доходящие до ста километров в сутки, продолжали преследовать противника и, настигнув его в районе колодца Ата-Кую, нанесли решительное поражение…

Историческая справка

Караван гигантской раненой змеей бесшумно извивался по пустыне. Не было слышно привычного звона колокольцев, истошных окриков погонщиков. Усталые верблюды, измотанные кони, словно чувствуя людской страх, медленно двигались по сыпучим барханам, таща тяжелые поклажи, снося жестокие удары седоков. Измученные боями и долгим переходом всадники вымещали злобу за поражение на бедных животных, торопили, погоняя их без роздыха денно и нощно. Пески, еще недавно желанные и родные, теперь жгли ноги. Прочь из ада, скорее под спасительную сень гор, туда, где можно скрыться от красных аскеров, не слышать звона их клинков, частой дроби пулеметов и проклятого «ура!», наводящего панический ужас даже на самых отчаянных нукеров.

Джунаид-хан ехал на своем светлом иноходце впереди маленького отряда. Он был молчалив, хмур, раздражителен, не похож на того уверенного в себе предводителя, с достоинством разговаривавшего со всеми. Теперь хан чаще обычного выходил из себя. Последние события, развязавшиеся разгромом его отрядов, вовсе выбили Джунаида из равновесия. Он постоянно срывался, в гневе хватался за маузер и, не дожидаясь помощи Непеса Джелата, сам разделывался с ослушниками. Даже сыновья стали его остерегаться. Хану никто не докучал, ему старались не попадаться на глаза.

Умный конь с такими же зеленоватыми и налитыми кровью глазами, как у хозяина, шел ровной, красивой иноходью. Чуть приподымаясь в такт его бега, Джунаид-хан, словно влитый, сидел в кожаном английском седле. Он потерял счет дням, боям. Какой сейчас месяц? Неужели осень уж на исходе? Сколько людей осталось? Жалкая горстка – с самим ханом четыре десятка, не больше.

Один бой, второй, третий… красные аскеры не дали джунаидовским всадникам дойти до Ташауза, вцепились мертвой хваткой, терзая его отряды. Телами его лучших нукеров устилались Каракумы…

Ветер доносил сладковатый смрад трупов, над которыми уже громоздились вороны и грифы. Зловоние преследовало всюду. Навязчивый запах вызывал у Джунаид-хана тошноту, учащал дыхание, и хан мчался на коне за барханы, чтобы никто не видел его жалким и беспомощным, как зачавшую бабу, исходящую рвотой. В ушах стояли звонкие русские команды: «Шашки к бою, галопом марш!» – затем: «В атаку марш!»

Перед глазами Джунаид-хана возникала картина недавнего боя с красными кавалеристами. В яростной круговерти, будто в огромном кипящем котле, кишащем людскими телами, бились нукеры и красноармейцы. Но откуда-то справа, словно джинны, выпущенные из бездонного сосуда, ринулись в атаку красные конники, опрокинули, смяли нукеров… Это был кошмар. Джунаид-хан, его сыновья, приближенные еле вырвались из самого пекла боя и пустились наутек.

«Позор, позор!» – в бессильной ярости шептали губы Джунаида. Какой просчет!.. Подлые людишки аулов и кочевий не пополнили сотни хана. Они в панике разбегались перед его конницей, вместо того чтобы садиться на лошадей и скакать, размахивая саблями… «Кто-то меня предал… – хватался за голову хан. – Почему двухтысячному войску не удалось пробиться до Ташауза? Красные отряды обложили меня в песках, не дав даже пробиться к стенам Ташауза… Подлый английский наблюдатель Гуламхайдар почуял неладное уже после стычки с отрядом красноармейцев под Акдепе, кровавая схватка на Ата-Кую перепугала его, ночью перс тайно оставил лагерь… Сбежал, трус! Англия больше и пальцем не пошевельнет для моей поддержки. Для нее очевидна несостоятельность операции…»

В возбужденной голове хана металось: оторваться от погони красных аскеров, перейти границу, а там все обдумать… Англичане не та сила, на которую следовало надеяться… Немцы! Вот с кем ему надо было держать связь против большевиков!..

«Подлецы! Все они хотят загребать жар чужими руками!» – кричал хан, но на самом деле он ехал на коне, плотно сжав губы, держась одной рукой за повод. Перед его глазами расстилалось раскаленное волнистое пространство пустыни с редкими колючими кустами саксаула и кандыма[6]. Джунаид не чувствовал ни жары, ни жажды – казалось, тело его, туго перетянутое поясом, высохло, как ветка саксаула, и почти перестало требовать пищи и влаги. «Басмач – истинный мусульманин, защитник правоверных от неверных», – льстили английские эмиссары. «Поднимайтесь, туркмены, вас поддержат в священной войне все единоверцы – турки, афганцы, арабы, персы…» Чушь! Верующие туркмены не обрадовались джунаидхановскому мятежу! А что говорить о каких-то иранцах или афганцах!.. Неужели он, туркменский хан, не понимает свой народ? О Аллах! Ужасные мысли пригибали тело к седлу.