и мне противно думать о том, что ее время и усилия здесь никто не ценил.

Поднявшись на второй этаж, я вглядываюсь в длинный коридор. Закрыв глаза, я позволяю себе почувствовать дом, комнаты, зов других душ. Мои тени струятся по стенам, ныряют под двери, заполняя собой все пространство.

Затем мое сердце издает два глухих стука.

Две души, одна из которых намного слабее другой. Однако в первой есть нечто такое, отчего у меня ноет в груди.

Нечто до боли знакомое.

Открыв глаза, я на мгновение отгоняю это чувство и продвигаюсь вглубь дома. Остановившись перед одной из дверей, я открываю ее и вхожу в душную спальню.

По коже бегут мурашки, жар охватывает меня, когда я заставляю себя пройти дальше в комнату. По взмаху моей руки тени врываются внутрь, поглощая все тепло и оставляя за собой лишь ледяной холод.

Удовлетворенный переменой атмосферы, я поворачиваюсь к кровати и вижу мужчину, неподвижного и бледного, лежащего под слишком большим количеством одеял. Подойдя к кровати, я понимаю, что он настолько близко к смерти, насколько наша сделка позволяет.

Если бы она пришла ко мне хоть на минуту позже. Если бы отступила, если бы передумала оставаться со мной, этот человек был бы уже мертв.

Нахмурившись, я присаживаюсь рядом с кроватью.

Ее отец не шевелится, его грудь едва поднимается и опускается. Я решаю заглянуть за пределы внешнего облика, в его душу. Попытаться увидеть то, что Хейзел видит в этом умирающем смертном.

В мужчине, ради которого она решила отдать свою жизнь.

Закрыв глаза, я протягиваю руку в перчатке, чтобы дотронуться до него. Укол боли пронзает мне ладонь, но мгновение спустя переходит в тупую пульсацию. Мой разум, мои тени, ищите его, взывайте к нему.

Откликнувшаяся душа теплая, но меркнет по сравнению с ее душой. Он издает свет, но мягкий, постепенно угасающий, в то время как она светит ярче любого солнца.

Но еще я вижу в нем доброту, о которой она говорила. Заботу, с которой он относился к другим. Любовь, что испытывает к ней.

Наша Хейзел.

Вздохнув, я отдергиваю руку и поднимаюсь на ноги. Глядя на него, я понимаю, что она никогда не осознает всей тяжести своего поступка. От чего она отказалась ради этого мужчины.

Она никогда не поймет того, что я вижу, что я чувствую в ней.

Этот человек будет жить только благодаря ее жертве, но как долго?

Тени начинают метаться, привлекая мое внимание к прикроватной тумбочке. Взглянув вниз, я прищуриваюсь при виде наполовину полной чашки, стоящей на ней.

Поднеся чашку к лицу, я тут же морщусь от смеси ароматов, исходящей от настоя. Но спустя мгновение я понимаю, что с ним не так. Он отравлен, и я даже прекрасно знаю кем – тем гнусным созданием внизу.

Хейзел никогда и словом не обмолвилась о том, насколько ужасны остальные члены ее семьи. О том, сколько страданий она перенесла в этом доме.

Это, конечно, говорит о чистоте ее души, но меня это наполняет яростью.

Просто невероятно.

Этот человек выживет после всего, что сотворила с ним жена, только из-за поступка его дочери.

Но ее жертва будет напрасной. Если эта женщина, которую он называет женой, так и останется с ним, то он, несомненно, все равно вскоре умрет.

Развернувшись, я бросаюсь из комнаты. Наполовину сняв перчатку, я направляюсь к лестнице, намереваясь собственноручно до самой капельки высосать жизнь из этой женщины. Позже Судьба, конечно, выскажет мне за то, что я отнял жизнь раньше положенного времени, но к черту ее.

Я останавливаюсь только тогда, когда тени внезапно ныряют под другую дверь, напоминая мне о еще одной душе в доме Хейзел.

Сжав зубы, я изо всех сил пытаюсь не обращать на это внимания, но понимаю, что не могу. Снова натягивая перчатку, я вхожу во вторую спальню и обнаруживаю молодого человека, сидящего на полу у кровати.

От него разит алкоголем и печалью, его одежда и тело покрыты запекшейся кровью и грязью. Я хмурюсь, задаваясь вопросом, почему меня вообще к нему потянуло. Человеческое горе мало что значит для меня. Этот мир быстротечен, их жизни – всего лишь мгновения в огромном пространстве времени.

Я уже поворачиваюсь, чтобы уйти, когда взгляд натыкается на что-то в руке юноши, и сердце тут же замирает.

Тени вырываются из меня и снова заполняют всю комнату. Указав на юношу, я наблюдаю, как они на мгновение лишают его дыхания, из его рук выскальзывает маленькая бумажка, а его тело застывает во времени.

Шагнув вперед, я наклоняюсь, чтобы поднять ее. Это оказывается рисунок, вырванный из книги, на котором располагается одна-единственная надпись.

«Моей дорогой Хейзел. Желаю самого счастливого дня рождения. Со всей любовью мира».

Ярость ослепляет меня, когда я смотрю на эту надпись, и в глазах у меня темнеет.

«Любовью»?

Кто для нее этот юноша? По какому праву он так относится к ней?

Она никогда не упоминала о возлюбленном.

Я сминаю бумажку в руке, собираясь засунуть ее в карман, и в этот момент вспоминаю о книге, лежащей там.

Нет.

Поколебавшись, я вытаскиваю книгу, медленно открываю обложку и нахожу, где была вырвана страница. Все внутри меня переворачивается, когда я разглаживаю смятый рисунок и подставляю его в это место.

Идеально подходит.

Сердце успокаивается, и вокруг него снова начинает скапливаться лед. Конечно, каким же дураком я был. С чего я взял, что ее доброта ко мне когда-нибудь станет чем-то большим? Я принял ее дружеское отношение за нечто большее, и в этом только моя вина.

Ее сердце принадлежит другому, а я всего лишь средство для достижения цели и завершения сделки.

Вот и все.

Бросив рисунок на пол, я засовываю книгу обратно в карман, прежде чем выбежать из комнаты, волоча за собой тени.

Голос разума предостерегает меня, но я все же не могу удержаться и решаюсь найти комнату Хейзел. Пусть она никогда не станет моей, но по крайней мере я могу сохранить воспоминания о ней.

В задней части дома я нахожу маленькую спальню. Внутри почти ничего нет, и мое сердце разрывается от открывшейся картины.

Судя по потертому матрасу и изношенному одеялу, с ней плохо обращались, пока она жила здесь. Тут пусто и неуютно, в дальнем углу протекает крыша, но комната на удивление все еще наполнена теплом и светом Хейзел.

Я хмурюсь, когда мои мысли начинает заполнять тьма.

Как мог ее отец допустить, чтобы с ней так обращались? А ее так