Злостного же проказника величали бедокур, бесчинник, досадник, коверзень, куглан, недобитыш, оголтуш, отчаюга, отюкыш, паназырь, пущеник, самоволька, самотворь (негативные оценки, акцент на неуправляемости поведения и причинении вреда).

Интересны также эволюция и трансформация значений обоих слов.

Озорниками сейчас чаще называют непослушных детей, тогда как раньше это слово широко применялось к взрослым – нарушителям общественного порядка, преступникам, бунтарям (ср. из источника 1670 года: «Стенька Разин съ товарыщи всякое озорство чинили»). Озорство воспринималось чем-то более негативным и предосудительным, чем просто проказы. Не озоруй! буквально означало не хулигань! Тот же смысл, например, в названии рассказов «Озорник» Д. Мамина-Сибиряка и М. Горького.

На изменение смыслов этих слов наложила отпечаток их связь с сексуальными отношениями. Ах, проказница!; он такой шалунишка! – так игриво и кокетливо говорят о флиртующих людях или любовниках. Здесь происходят своеобразные раздвоение и подмена образов: возникает совсем другой шалун – «неприлично» голый, конфетно-развратный крылатый малый с луком и стрелами. Амур и Купидон, в свою очередь, из античных олицетворений чувственности и страсти превращаются в персонажей рекламных открыток и любовных романов[41].

Так взрослая культура заимствует, переворачивает и приспосабливает к своим сферам детскую субкультуру…

Вернёмся, однако, к непослушанию детей и посмотрим, кого из них можно считать пусть и докучливым, но в целом безобидным шалуном, а кого – записать в отъявленные озорники и строго приструнить.

Определение поступка как шалости или озорства зависит от конкретной ситуации, реальных обстоятельств. Для иллюстрации возьмём эпизод уже упоминавшейся повести Льва Давыдычева, в котором перечислены всяческие проделки второклассника и второгодника Ивана, и посмотрим: что здесь – шалость, а что – озорство.

«…Кошку на окошке увидел – „Мяу, мяу“, – поздоровался.

Собака мимо бежала – „Гав, гав“ ей сказал.

„Кар! Кар!“ – ворону передразнил. Стайку воробьёв разогнал.

Взглядом проводил самолёт и погудел, как мотор. Попробовал грузовик обогнать. Девочке подножку подставил.

Все вывески прочитал и ещё складывал их, получалось интересно: „Баканом гастролея“.

Около парикмахерской в зеркале состроил себе шестьдесят четыре рожицы.

Две старушки беседовали – послушал.

Впереди лейтенант шёл – Иван за ним в ногу кварталов пять прошагал».

Несложно увидеть: почти весь перечень составляют самые настоящие шалости, только подножка девочке – уже откровенное озорство, грубый поступок. Ну и ещё подслушивание чужих разговоров можно отнести к озорству, бестактному поведению. Но не всё так просто: необходимо учитывать условия, в который совершается тот или иной поступок.

Одно дело – просто турнуть копошащихся в неподходящем месте воробьёв, и совсем другое – гнать их в зимнее время от кормушки. Последнее уже неправильно, жестоко. То же самое с обгоном грузовика: по тротуару – на здоровье, а вот на проезжей части – никуда не годится. Или с маршировкой за лейтенантом: ладно, если просто шагал, а вот если издевательски передразнивал…

Нужно понимать и ещё один важный момент: шаля, ребёнок как никогда ощущает себя «настоящим», воспринимает мир подвижным, ярким, разнообразным. Шалости – это огромный простор фантазии, приключений, открытий, обретения опыта. «Вам никогда не создать мудрецов, если будете убивать в детях шалунов», – справедливо утверждал Жан-Жак Руссо.

А ещё шалящие дети переживают ни с чем несравнимое счастье оттого, что открывают в себе способность воздействовать на окружающие предметы, манипулировать и управлять ими. Ребёнок трогает и хватает, толкает и тянет, переставляет и двигает разнообразные предметы – и чувствует себя властелином целой вселенной. «В мире, который не так давно начал дробиться, оформляться, проясняться, ребёнок ощущает себя в состоянии – и это приносит ему серьёзное удовлетворение – вызывать к жизни или восстанавливать привычный или желанный строй, организовывать детали, налаживать порядок по своему разумению или просто хозяйничать»[42], – верно замечает философ Владимир Бибихин.

И всякий предмет для ребёнка – это зов, на который нельзя не отозваться. Камушек хочет, чтобы его подобрали; дерево требует, чтобы на него лезли; книжка желает быть пролистанной; конфета жаждет быть съеденной. И, одновременно, каждая вещь – это вызов детским возможностям и способностям. Схватить, заглянуть, пройти, спрятать…

Итак, шалость – своеобразный «праздник непослушания», высвобождение нерастраченной детской энергии. Озорство же так или иначе сопряжено с недоброжелательством, отмечено грубостью, злостью. Оно несёт разлад и дисгармонию и ближе всего к агрессии (см. главу 5).

Озорство на самом деле не сплачивает, а разъединяет: именно озорники, а не шалуны склонны перекладывать вину друг на друга и избегать ответственности за совершённые проступки. Вспомним Лёлю и Миньку из «Ёлки» М. Зощенко: как озорничать – так вместе, а как отвечать – так валят один на другого без зазрения совести.

«…Мама взяла в руки то яблоко, которое я откусил, и сказала:

– Лёля и Минька, подойдите сюда. Кто из вас двоих откусил это яблоко?

Лёля сказала:

– Это Минькина работа.

Я дёрнул Лёлю за косичку и сказал:

– Это меня Лёлька научила…»

Что можно отнести к явным случаям озорства? Злостную порчу вещей, нарушения общественного порядка, баловство с травматическими предметами (спичками, розетками, колюще-режущими инструментами и т. д.), игры в опасных местах (проезжая часть, железнодорожные пути, высокие деревья, лёд водоёма и т. п.). Причём где только не оказываются юные озорники, какие только уголки и закоулки не находят для экстремальных развлечений! Вот несколько относительно недавних реальных случаев[43].