ускользающим призраком, натыкаясь на острые, как стекла, камни. Боль разрезает ступни, окрашивая океан в алый, и я падаю в ледяные волны, захлебываясь соленой, как кровь, водой, и кричу снова и снова, не узнавая собственный голос, пока внезапно не осознаю, что он не мой.

Резко отрываю глаза, подскакивая на кровати. Это Эби кричит и плачет, прижимая колени к груди. Мечется из стороны в сторону, как подстреленная птица. Я пытаюсь поймать, удержать на месте, успокоить, но она не дается, глядя на меня, как на чудовище, словно мы только что видели один кошмар на двоих, и она до сих пор не проснулась. Ее лицо покрыто испариной, кожа горит, как в лихорадке. Мне удаётся перехватить ее запястья. Завожу их за спину, вплотную прижимая к себе. Боже, она как кипяток и продолжает кричать в истерике, клацая зубами, бросаясь ругательствами, которые я никогда от нее не слышал. А потом словно выдыхается, затихает, обмякнув в моих руках, и бормочет охрипшим, угасающим голосом:

— Ненавижу тебя. Ненавижу. — закрывает глаза, трясясь в ознобе, зубы мелко отбивают дробь, кожа горячая, сухая. Меня снова охватывает паника. Я думал, что самое страшное уже случилось. Я должен был сделать это сразу. Взять на руки и отвезти в больницу. Какого черта? Я, что, идиот? О ней надо было думать, о ней, придурок.

Не тратя больше ни секунды на самобичевание, отпускаю Эби, укладывая на подушку. Встаю с кровати и вызываю врача, возвращаюсь к обратно и одеваю Эбигейл, потом сам. Все действия чёткие, методичные, выверенные. Режим автопилот запущен. Прибираю разбросанные вещи, складываю покрывало, приоткрываю окно, чтобы проветрить спальню, и бегом несусь вниз, когда подъезжает врач. А после мечусь по комнате, как загнанный в клетку зверь, пока доктор с мучительной тщательностью осматривает ее.

— Нужна госпитализация, — выносит свой вердикт, не глядя мне в глаза. Сердце ухает вниз, я застываю, запустив пальцы во взъерошенные волосы. Я неотрывно смотрю на бескровное, лишенное признаков жизни лицо Эби.

— Что с ней? — от переживаемого ужаса голос начинает хрипеть.

— У меня подозрение на токсическое поражение. Скорее всего, пострадали почки. — снимая перчатки, произносит доктор. Я перевожу на него обезумевший взгляд, он, в свою очередь, смотрит на меня с колючим напряжением.

— Насколько это опасно? — спрашиваю я.

— Общее обследование прояснит картину, — уклончиво отвечает доктор. Я рассеянно киваю. Напряжение в глазах врача сменяется откровенным неприятием, но мне плевать.

— Алкоголем от вашей жены не пахнет. Вы принимали наркотики? — его резкий вопрос застает меня врасплох.

— Нет, я… — запинаясь произношу я, потирая лоб.

— А она? — настаивает док.

— Я… Черт, я не знаю, — яростно бросаю я, ударяя ладонью в стену. Доктор невозмутимо смотрит на меня.

— До машины донесете? Или санитаров позвать с носилками? — сухо задает очередной стандартный вопрос, закрывая свою сумку с медицинскими принадлежностями.

— Сам, — односложный ответ звучит грубо. Подхватив девушку на руки, иду вслед за доктором. Уже в машине спохватившись собираюсь за сменными вещами для Эби, но врач меня останавливает.

— Не надо, — твёрдо говорит он. — В реанимации они ей не понадобятся. Принесёте, когда в палату переведем.

— Реанимация, — эхом повторяю я.

Доктор кивает и, отворачиваясь от меня, устанавливает капельницу. Я обессиленно опускаюсь на сиденье, глядя на неподвижно лежащую на носилках Эбигейл, на иглы в ее венах. Меня пронизывает настоящий ужас от одной только мысли, что… Я гоню дурные предчувствия прочь, но они возвращаются, ударяя в грудь волной осязаемого страха. Неотложка включает сигналку и быстро выдвигается с парковки. По дороге Эби начинает тошнить, и один из санитаров торопливо подставляет урну, пока я держу ее голову. Эби рвет без остановки до самой больницы. Она стонет от боли, не открывая глаз и не приходя в сознание. А потом ее увозят в стеклянные двери, бросая меня в коридоре наедине с неизвестностью. Мне остается только ждать, меряя коридор шагами. Шатаясь, я выхожу на улицу, закуриваю сигарету. Воспаленным взглядом замечаю стоящих возле Бугатти Дрейка и Брекстона. Они откуда взялись? Следом ехали? Отворачиваюсь, закрывая глаза. Холодный дождь сменяется мокрым снегом. Никотин наполняет легкие, оставляя горький привкус во рту. Я опускаю голову и смотрю на свои дрожащие искалеченные пальцы, сжимающие полуистлевшую сигарету. Помню, как увидел их впервые, когда очнулся в больничной палате один на один с болью. И пока не сняли бинты, я до последнего верил, что меня обманывают, по-детски надеялся, что произошла какая-то ошибка, и все мои пять пальцев на месте. Я так убедил себя в этом, что чувствовал их. Я и сейчас иногда чувствую. Фантомные ощущения знакомы многим, кто оказался в похожей ситуации. Но с людьми так не получится, и даже фантомная боль не даст ощущения присутствия. И я отчётливо понимаю, что если потеряю ее, то все для меня закончится, не будет никакой надежды, никакого чистого листа и новой жизни.

Я не знаю, сколько проходит времени. Стою на ветру в одной футболке и джинсах, не чувствуя холода, и курю одну сигарету за другой. В голове выстраивается четкий план действий, и я уже знаю, что буду делать, каждый ответный удар просчитан. Никаких больше отсрочек и промедлений. К черту Бернса и ФБР. Когда они нужны, их никогда не оказывается поблизости. Я еще помню, как отчаянно ждал звука полицейских сирен, когда Кертис Морган ворвался в наш дом, и они зазвучали, но слишком поздно. Если есть хотя бы один мизерный шанс справиться в одиночку, никогда нельзя ждать. Надо делать, уверенно, неумолимо, без промедления, не отступая ни на шаг. Рисковать, а не заигрывать с врагом, не пытаться просчитать его планы и слабые места, играя по его правилам, а бить сразу, иначе он получит шанс изучить тебя точно так же или еще хуже — приручить и изменить, превратив в свое подобие.

Я слышу, как открываются двери за моей спиной, и, повернувшись, снова встречаю холодный пристальный взгляд доктора. Он смотрит на меня бесстрастно и даже немного зло. Снимает маску, отводя взгляд в сторону. Я каменею, чувствуя, как все внутри натягивается от панического страха. Я хочу, чтобы док заговорил со мной и одновременно боюсь услышать то, что он скажет.

— Мы сняли острое состояние. Теперь оно не критическое, а стабильно тяжелое. Но поражение очень серьёзное. Если показатели ухудшатся,