Вперед угадать мы не в силах
Земное свое бытие.
Лежат во французских могилах
Два Гинзбурга, два шансонье.
Осенних пейзажей наброски,
Дыхание ближних морей.
Один из них – днепропетровский,
Другой – кишиневский еврей.
Октябрь лисицею рыжей
Крадется по мокрой траве.
Один был известен в Париже,
Другой – популярен в Москве.
Немного известно нам в сумме
О их непохожей судьбе, —
Один от наркотиков умер,
Другого убил КГБ.
Связали их общие узы,
С рождения каждый изгой,
Но первый остался французом,
И русским остался другой.
Как эти могилы не близки
Холодной дождливой порой:
На первой – цветы и записки,
Густая трава на второй.
И мысль невеселая снова
Внезапно приходит ко мне:
Не следует русское слово
В чужой хоронить стороне.
Когда попадаешь в Париж, то, оборачиваясь на собственную жизнь, вспоминаешь ту великую литературу, прежде всего русскую, которую ты для себя открыл в детстве. Здесь нельзя не вспомнить замечательного русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева, который в свои последние годы жил в Европе и немало сделал для сближения русской литературы и литературы западноевропейской. Тесная дружба связывала его в Париже с Флобером, Золя, Гюго, Мопассаном, Мериме, Жорж Санд и другими французскими писателями. Скончался он в 1883 году под Парижем, в городке Буживаль, от рака легких.
Что за странные тени, однако,
Отражаются в этом стекле!
Умирает Тургенев от рака
На уютной парижской земле.
В этот вечер, закатный и длинный,
Что ему вспоминается вдруг, —
Бенефисы прекрасной Полины
Или Бежин покинутый луг?
Или хмурый предутренний Невский
У Владимирской церкви немой,
Где устало бредет Достоевский
Из игорного дома домой?
Кто талант из них был, а кто гений?
Все растаяло нынче во мгле.
Умирает от рака Тургенев
На уютной парижской земле.
Благородного профиля облик,
Головы нерастаявший снег,
Уплывут, как серебряный облак,
В недалекий Серебряный век.
Я смотрю на тома его прозы,
Я лечу ими раны души.
Там цветут меж беседками розы,
И свежи они, и хороши.
Над усадьбою веет прохлада.
Неподвижна озерная гладь.
И не рубят вишневого сада,
И не учат еще убивать.
С Парижем связана трагическая судьба еще одного русского поэта – Владимира Маяковского, который был и остается моим любимым поэтом. Именно здесь он встретил, по-видимому, последнюю свою любовь – Татьяну Яковлеву. Это была не просто любовь, а попытка вырваться из того окружения, в которое Маяковский попал в Советском Союзе, и обрести желанную свободу. Он писал ей: «Я все равно тебя когда-нибудь возьму, одну или вдвоем с Парижем…» Он был всерьез влюблен в Яковлеву. Как знать, возможно, судьба Маяковского могла сложиться иначе, если бы он приехал в Париж еще раз.
…Последний выезд. Франция. Париж.
Не убежишь, Володичка, – шалишь:
О Яковлевой и не думай лучше.
Обратно возвращаясь, по пути,
Он отдал фирме Лориган Коти
Весь гонорар, который был получен.
Печален звук оборванной струны.
Давно уже в помине нет страны,
Чей паспорт был ему иного ближе.
Погиб поэт, и нет его вины,
Что никому сегодня не нужны
Все сто томов его партийных книжек.
Минувший век немыслимо далек.
Он догорает, словно уголек.
Конец поэта горестен и жалок.
Но много лет, пока не вышел срок,
Его подруге клали на порог
Букеты им оплаченных фиалок.
Другая любовь Маяковского, Лилия Юрьевна Брик, сыграла в его судьбе достаточно сложную роль. Знаменитый любовный треугольник стал для поэта роковым. Именно Брики, особенно Осип Брик, который сотрудничал с «органами», посоветовали не давать визу Маяковскому, для того чтобы он снова мог поехать в Париж, поскольку опасались, что он женится на Татьяне Яковлевой и навсегда останется во Франции. Здесь вспоминается посвященная Брику эпиграмма, обычно приписываемая Есенину: «Вы думаете, кто такой Ося Брик? Исследователь русского языка? А на самом-то деле он шпик и следователь ВЧК!» К сожалению, по-видимому, так оно и было. В то же самое время именно Лилия Брик уже после гибели Маяковского обеспечила ему бессмертие. Ее письмо Сталину, на котором красным карандашом была начертана знаменитая резолюция вождя: «Товарищу Ежову» (Николай Иванович Ежов тогда еще не возглавлял карательные органы, а был руководителем орготдела ЦК ВКП(б). Далее идут строчки, которые люди моего поколения учили в школе: «Маяковский был и остается лучшим, талантливейшим поэтом нашей Советской эпохи…»
Эту женщину напрасно
Полюбил ты навсегда:
Эта женщина не праздник, —
Эта женщина – беда.
Черный смерч над черной глубью
Ходит, волны теребя,
Эта женщина не любит,
Но не выпустит тебя.
Не ищи себе печали,
Попадая к ней в гарем,
Ей бессонными ночами
Не придумывай поэм.
Позабудь про эти губы,
Славной жизни не губя.
Эта женщина не любит,
Но не выпустит тебя.
Что ни дашь, ей будет мало,
Не умерить эту прыть.
Будешь вечно с кем попало
Эту женщину делить.
Над тобой смеются люди,
Сплетни громкие трубя.
Эта женщина не любит,
Но не выпустит тебя.
Солнце движется по кругу,
Листья падают в траву.
Ты искал себе подругу,
А нашел себе вдову.
Будут бить потомки в бубен,
О судьбе твоей скорбя.
Эта женщина не любит,
Но не выпустит тебя.
Кладбище Сен-Женевьев-де-Буа в окрестностях Парижа – удивительный уголок России. Здесь лежат русские, которые потеряли при жизни свою Родину и обрели ее только после смерти. Но обрели, будем надеяться, навсегда. Многие из тех, кого мы называли «Белой гвардией» и кто был воспет Мариной Цветаевой и другими замечательными поэтами и писателями, остались здесь. Любого пришедшего сюда потрясает порядок воинских захоронений. Славные офицеры Белой армии лежат по своим воинским подразделениям – отдельно Донская артиллерия, отдельно казачьи войска, отдельно кавалерийские части. До самой смерти они сохранили свою приверженность и любовь не только к России, но и к своим воинским традициям, в том числе и к тем учебным заведениям, где воспитывались. Кроме званий, генеральских, полковничьих и других, почти у каждого на могильной плите погон того кадетского корпуса, того юнкерского училища, которое они когда-то окончили, будучи молодыми.
Не просто в эпохе, что прежде была,
Теперь разобраться.
На кладбище Сен-Женевьев-де-Буа
Кадетское братство.
Лежат они молча в сырой темноте,
Но нету претензий.
Кадетский погон на могильной плите
И павловский вензель.
Нас школьные манят обратно года,
И некуда деться, —
Дорога из жизни везде и всегда
Идет через детство.
Лежат командиры походов былых,
Землею одеты,
И звания нету превыше для них,
Чем званье кадета.
Лежат генералы дивизий лихих,
Геройские деды,
И звания нету превыше для них,
Чем званье кадета.
Кричат, улетая на юг, журавли,
Усопших трвожа.
Кончаются деньги, – из этой земли
Их выпишут тоже.
Меняют окраску в соседних лесах
Земли обороты.
Смыкают привычно ряды в небесах
Кадетские роты.
Забудьте, кадеты, про пушечный дым,
Немного поспите.
Пускай вам приснится, мальчишкам седым,
Покинутый Питер.
Старинной усадьбы таинственный мир
С желтеющим садом.
И мамино платье, и папин мундир,
И Родина рядом.
Привлекает внимание и находящийся напротив мемориала кадетам надгробный камень канонической формы. На нем надпись: «Донские артиллеристы». В памятнике – квадратная ниша, закрытая стеклом и окантованная двойной медной рамкой. В нише – иконки и свеча.