Естественно, масштаб случившегося исключал возможность отговорок– необходимо было объяснить, почему погромы стали возможными. Позже Ф. Ф. Юсупов попытался предложить такое объяснение, он даже утверждал, что погром был организован немцами63. Гораздо более убедительной была позиция начальника Московского охранного отделения полковника А. П. Мартынова. В своем докладе по поводу произошедшего он отмечал: «Такой взрыв может оказаться только репетицией для другого, настоящего и серьезного взрыва»64. Свою лепту в погром внесла и московская пресса. В частности, газета А. И. Гучкова сделала все возможное для того, чтобы направить патриотические чувства против немецкого населения Первопрестольной. «С самого начала войны, – писала позже «Речь», – существовали у нас кучки людей, считавших разжигание злобы и ненависти необходимой принадлежностью патриота, думавших, что чем больше злобы, тем больше патриотизма. И ежедневно, капля за каплей, они внедряли в смятенную, растерявшуюся под наплывом небывалых событий народную душу распаляющий, дурманящий яд. И вот в Москве мы увидели действие этой систематичной отравы. Человеческая природа такова, что возбудить ее к злобным и разрушительным, хотя бы и бессмысленным действиям много легче, чем к разумным и созидательным»65.

В результате весьма оригинального союза городской власти и либеральной оппозиции мирные поначалу антигерманские манифестации закончились погромами реальных и вымышленных немцев. Москва в течение трех дней была во власти толпы66. Заставший эти события Г К. Жуков вспоминал: «В это были вовлечены многие люди, стремившиеся попросту чем-либо поживиться. Но так как народ не знал иностранных языков, то заодно громил и другие иностранные фирмы – французские, английские»67. Пострадали 475 коммерческих предприятий, 207 частных квартир и домов, 113 подданных Австро-Венгрии и Германии, 489 русских подданных с иностранными фамилиями и именами и граждан союзных государств и, кроме того, 90 русских подданных с русскими же именами и фамилиями68.

За три дня в городе насчитали 70 пожаров, из них 10 очень больших и 11 больших; убытки, понесенные частными лицами, в первом приближении составили 38 506 623 рубля69. Удар, которые нанесли погромы по экономике Москвы, был весьма чувствительным. Достаточно сказать, что в городе не работали около 200 тыс. человек70. К 1 (14) июня в городе закрылось 193 предприятия и 300 магазинов, в основном принадлежавших подданным враждебных государств (за исключением славян, французов, итальянцев и турецкоподданных христиан), 40 фирм было переведено на новых владельцев71. Пять лиц «австро-немецкой национальности» были зверски убиты толпой, четверо из жертв женщины.

Приехавший в город 2 (15) июня чиновник МВД описал следующую картину: «Проезжая с Николаевского вокзала… я был поражен видом московских улиц. Можно было подумать, что город выдержал бомбардировку вильгельмовских армий. Были разрушены не только почти все магазины, но даже разрушены некоторые дома, как оказалось затем, сгоревшие от учиненных во время погрома поджогов. В числе наиболее разгромленных улиц была между прочим Мясницкая, на которой, кажется, не уцелело ни одного магазина, и даже с вывеской русских владельцев, как, например, контора Кольчугина. Во многих магазинах разбитые окна были заставлены деревянными щитами, на многих из которых были наклеены большие плакаты с довольно оригинальными надписями. Так, например, на одном из разгромленных магазинов в Камергерском переулке я прочел следующую надпись: «А. Быков. Торгующий под фирмой русского подданного дворянина Шварца, разгромлен по недоразумению». На некоторых приводились родословная владельца магазина, имевшего несчастье носить иностранную фамилию, доказывающая его русское происхождение. А из одной такой надписи я узнал, что родители владельца разгромленного магазина и все его ближайшие родственники похоронены на православном Ваганьковском кладбище»72.

Во время волнений в Первопрестольной распространялись слухи об измене некоторых членов царской фамилии. Рост неприязненных настроений в адрес императрицы Александры Федоровны начался в Москве уже с февраля 1915 г.73 Теперь они прорвались наружу. «Особенно доставалось императрице Александре Федоровне, – вспоминал генерал-квартирмейстер Ставки, – от которой требовалось удаление в монастырь по примеру ее сестры, вдовы великого князя Сергея Александровича. Беспорядки разрослись столь широко, что в конце концов войска вынуждены были пустить в ход оружие. Только этим крайним средством удалось через несколько дней восстановить полный порядок в Первопрестольной»74. Кстати, великой княгине Елизавете Федоровне не помогло и ее монашеское звание, под угрозой оказался и тот самый монастырь: во время погрома распространились слухи, что в обители прячется ее брат великий герцог Гессенский75.

Не менее напряженной была обстановка в столице империи. Да и какими еще могли быть настроения, если даже в Ставке все еще продолжали играть в шпионские игры и сознательно транслировали их в тыл? В апреле 1915 г. Николай Николаевич назначил М. Д. Бонч-Бруевича начальником штаба 6-й армии, прикрывавшей Петроград. Это было поощрение за его вклад в «дело Мясоедова». Главковерх поручил генералу проверить работу контрразведки76. По свидетельству М. Д. Бонч-Бруевича, его напутствовали следующими словами: «Вы едете в осиное гнездо немецкого шпионажа, одно Царское Село чего стоит»77. Результаты охоты на немцев сказались и здесь. М. Д. Бонч-Бруевич почти сразу же после вступления в должность начальника штаба 6-й армии разоблачил немецкое окружение командующего армией генерала от артиллерии К. П. фан дер Флита – «впадающего в детство рамолика»78.

На самом деле упрекать главнокомандующего 6-й армией в излишней мягкости по отношению к представителям враждебных государств было трудно. Уже в октябре и ноябре 1914 г. он предложил Совету министров приступить к решительным мерам по отношению к подданным враждебных государств, а именно к их поголовной высылке из столицы во внутренние губернии79. Генерал не получил поддержки, тем не менее он проявил настойчивость в достижении поставленной цели. 30 декабря 1914 г. (12 января 1915 г.) он отдал приказ «выслать всех германских и австрийских подданных, без каких-либо изъятий, в возрасте от 17 до 60 лет, из пределов петроградского градоначальства». Подданным враждебных государств запрещалось проживание в Лифляндской (кроме Рижского уезда), Эстляндской, Петроградской, Выборгской и западной части Новгородской губерний. Выселение должно было завершиться к 15 (28) января 1915 г.80

С 1 (14) января 1915 г. чины петроградской полиции начали обход германо-австрийских подданных, доводя под расписку сведения о приказе генерала. Многие надеялись, что «изъятия» все же будут81. Как оказалось, эти надежды не были лишены оснований. С санкции Верховного главнокомандующего градоначальник Петрограда 10 (23) января издал распоряжение, по которому из этого списка изымались словаки, чехи, поляки и галичане, подавшие прошения о переводе в русское подданство и ждавшие рассмотрения этих обращений, а также все несовершеннолетние подданные Германии или Австро-Венгрии в семьях со смешанными браками, в которых один из родителей являлся русским подданным82.

Выселение подданных враждебных государств не носило массового характера и затянулось до весны. 11 (24) мая было издано очередное распоряжение об их высылке из Петрограда в семидневный срок, причем семьям уезжавших разрешался переезд в нейтральную Швецию83. В целом, К. П. фан дер Флит не отличался неуемной активностью, столь свойственной М. Д. Бонч-Бруевичу. С точки зрения последнего, это, очевидно, и было свидетельством слабоумия главнокомандующего армией. Вслед за разоблачением своего начальника он начал бороться с немцами в столице, благо таковых там хватало, а вскоре обратил свое внимание на «вредительство на военных заводах»84. Правда, этот энергичный разоблачитель шпионов не мог компенсировать отсутствие в столичной власти лиц, подобных Ф. Ф. Юсупову, но печатный орган, подобный «Голосу Москвы», здесь имелся.