Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты вообще понимаешь, что говоришь? Это ты лекцию для курсантов такую заготовил?
— Да! — Орлов убежденно стукнул по столу кулаком. — Да, представляю! И многим, кто поймет, с чем имеет дело, будет страшно. И хорошо! Пусть испугаются. Зато станет ясно. Россия шутить не будет! Хватит уже…
— Эй, ты погоди! — Толокошин сделал жест рукой, словно натягивая повод. — Лошадей придержи! Мы все-таки демократическое государство.
— Не спорю, не спорю. — Костя пожал плечами. — Совсем не спорю. Демократическое государство должно иметь возможность защитить себя от происков. Например, международной мафии, которой на руку коррупционеры и взяточники. Мне напомнить, может быть, как Липинский за рубеж уходил? Или он что? Отец Русской Демократии?
— Нет, конечно… Но… — Толокошин поморщился. — Такое дело…
— Я понимаю, понимаю. — Костя пошел к дверям, принял у постучавшегося коридорного бутылку. — Я все понимаю. Страшно иметь под боком машину, олицетворяющую Закон. Все мы грешники, и все такое… Но что поделать? Мы ведь живем в демократическом государстве… Каждый имеет право, и так далее. И государство должно ему эти права обеспечивать. А не кивать на всяких гадов: мол, не дают, воруют и за рубеж убегают. Сказано же было один раз — мочить в сортире. Вот и нечего отлынивать!
— Да уж… — Толокошин свернул голову бутылке. Критически посмотрел на этикетку. — Вроде бы натуральный. Морда у него…
— У кого? — Орлов тоже пригляделся к этикетке. — Морда?
— Да у коридорного! Хитрая больно…
— А…
— В общем, я тебе не могу вот так сразу ответ дать. Мне надо сначала посоветоваться.
— С кем?
— С кем… С тем! Ты ж сам только что про «мочить» упомянул. — Александр налил в стаканчики. — Давай…
— Давай. — Костя легко согласился и взял стаканчик. — Только советоваться ты можешь до посинения. Я уже в Интернете все выложил.
В то, что Толокошин пришел его проведать, спасаясь от Лобкова с лопатой и тещи с огородом, Орлов не поверил.
Из интервью с политиком:
«По Чечне: отделить понятие чеченского сепаратизма от понятия международного терроризма. Если в Чечне и действуют международные террористы, то только в роли финансистов. А исполнители, общественные настроения все это существует на почве внутреннего национального конфликта. Поэтому если мы разделяем понятия и называем Масхадова и Закаева чеченской сепаратистской оппозицией, то мы начинаем вести реальные политические переговоры».
Генеральские посиделки всегда напоминают нечто эмигрантское. С явственно ощутимой ностальгией, витаюшей над головами уже изрядно принявших на грудь высших чинов. Только тоска тут не по добровольно утраченной родине, березкам, осинам, полям, рекам, болотам, срубам, баням по-черному и прочим дикостям, от которых так легко бежалось в свое время, а по солдатской вольнице. Когда ты знаешь: единственное, что тебе положено знать, — как подшить воротничок, как чистить картошку, чтобы не было «много в мусоре, мало в брюхе», и как урвать лишний часок сна. И нет под тобой огромной пирамиды полканов, майоров, капитанов, лейтенантов, сержантов… Нет глупой надобности выглядеть престижным, важным, грозным. Не нужно заботиться о шубе для жены и дочери. И чтобы «Волга" была должным образом отдраена. И не сболтнуть лишнего.
Генеральские посиделки — это терапия. Возможность снять напряжение, которое накопилось то ли от собственной дурости, то ли от избытка совести, когда во время визита в часть ты доподлинно знаешь, что на ходу только один-единственный БТР из всего парка. А остальным покрасили колеса заодно с бордюрами.
Тут, на природе, можно скинуть к черту китель и прикармливать комаров от щедрот генеральских. Пить водку стаканами, а потом от души поблевать в сторонке, очищаясь от грязи и накопившейся желчи. Можно жрать какую-нибудь курятину, разрывая тушку пополам, и вытирать руки о тельняшку.
А потом уехать. В город. К жене, машине, даче. К пирамиде штыков, подпирающей тебя снизу.
Отвечать за других Леонид Сталиевич Рудько, конечно, не стал бы. Но для него эти посиделки были именно терапией. Помогающей лучше всех врачей, психиатров и другой новомодной мути. Обычно он пил, закусывал и очень редко участвовал в болтовне, которая велась другими генералами. Леониду было вполне достаточно атмосферы, водки, шашлычного дыма, одного вида этих толстопузых, раскрасневшихся, пьяных мужиков в гимнастерках. Он даже не знал, что другие считают его за это человеком солидным, имеющим в рукаве несколько дополнительных тузов из другой колоды. К его мнению было принято прислушиваться, хотя сам Леонид Сталиевич никогда не стремился к этому положению и статусу.
Сегодня все проходило как обычно.
Солнышко, лесок, воздух, не испорченный смогом и гарью столицы. Грубый стол из досок. Костерок и суетящаяся около него обслуга.
— Херня, — гудел рядом Зиновьев, оттягивая ворот полосатого тельника. — Херня. Неправильно все.
— Что неправильно? — неожиданно для самого себя поинтересовался Рудько.
— Да политика эта вся… — сморщился Зиновьев. — Выборы, демократы, коммунисты. Сволочи они все. Сволочи.
Леонид Сталиевич издал неопределенный звук. В общем и целом он был вполне согласен со своим коллегой. И демократы, и мало чем отличающиеся от них нынешние коммунисты казались Рудько настоящими сволочами. Но мысль эта была пустой, никчемной. Поддерживать разговор на эту тему было неинтересно. И генерал принялся созерцать ветви березы, плотно укутанные дымом костра.
Однако Зиновьев не утихомирился:
— Нет, Сталиевич, ты мне скажи… Ты человек серьезный, скажи, И ребята твои, видел их на смотре, тоже. Хорошо пуляют. Ты скажи мне, как генерал генералу, вот тебе это все как?!
— Никак, — честно ответил Рудько.
— Не понял. А вот когда в Чечне наших ребят порешили! Это что? Тоже никак?! А когда квартиры не дают?! А когда в чисто поле в палатки с женами и детьми?! Это что? Никак?
— Не, это херня.
— Вот!
— Но только все-таки та херня, что сейчас, она всяко лучше, чем при прежнем…
— Ты про кого?
Рудько указал взглядом куда-то наверх.
— А! — обрадовался Зиновьев. — Ты про этого… Ну, вроде да… Только… Только не верю я ему. Все особисты суки! Я-то знаю.
— Ну, это ты хватил.
— Нет-нет. В самый раз.
«Чего я с ним спорю? — удивился сам себе Рудько. — Сдались мне его особисты».
Зиновьев, словно бы ощутив нежелание собеседника продолжать разговор, вдруг переменил тему:
— Слушай, Сталиевич, я тебя тут видел на днях в Москве. Ты что, свою «волжанку» все держишь? В ремонт, что ли, таскаешь?
— Ну…