— Да, в нашем государстве никогда по-настоящему не решалась проблема пожилых и беспомощных людей. Словно таковых не существовало, и ухаживать за ними не надо было.

— Ну, наша красавица Евгения, положим, и смолоду была беспомощна в быту, — с усмешкой заметила Ирина Карловна. — Но это такая уж общая черта имелась почти у всех русских аристократов. Вспомните, что многие наши поэтессы и артистки в трудные годы перебивались чаем с конфетками, вместо того, чтобы на эти же деньги накупить картошечки и крупы, да элементарно себе чего-нибудь сварить. Я даже думаю, что и революцию-то высшее сословие проглядело из-за своей непрактичности. Ну, это я так, гипотезы от скуки сочиняю, не обращайте внимания. — Ирина Карловна с улыбкой посмотрела на Ксению. — А что касается нашей примадонны, так ей, конечно, это парение над землей сходило с рук, поскольку Андрей Станиславович, царство ему небесное, никогда ее ни в чем не упрекал, исправно нанимал ей домработниц. Но хуже всего то, что она ведь и Марину ни к чему не приучила, а девочке потом тяжело пришлось, когда она попала в семью Голенищевых. Викторовы-то родители были людьми совсем иного склада: по-советски практичными и совершенно не деликатными. Наверняка, они и шпыняли Марину, и обсуждали ее в своем кругу. Она, конечно, это скрывала, чтобы вас с Андреем не расстраивать. Но в ее разводе с Голенищевым во многом виновата его домостроевская требовательность к быту, натолкнувшаяся на ее непрактичность.

— Ну, ты не преувеличивай, — слегка обиделась Евгения Константиновна. — Во-первых, Марина с Виктором почти с самого начала стали жить отдельно от его родителей, так что Раиса и Климентий не имели возможности Марину шпынять. А, во-вторых, моя дочь была приучена к быту лучше, чем я. Ты вспомни, как она, когда еще была подростком, училась у Дуни готовить, записывала рецепты.

— Дуня — это была ваша домработница? — догадалась Ксения.

— Да, — ответила за подругу Ирина Карловна. — Помню, у нее была такая смешная фамилия — Царапкина. Она служила у вас в шестидесятые годы, да, Женя? А сын у нее вором оказался, правильно? Как его звали? Герка или Генка… не помню.

— Дуня была хорошая женщина, честная и работящая, — вздохнула Евгения Константиновна. — А что сын вором оказался — так не ее вина. Он ведь был дитя войны. Она его от какой-то случайной любви прижила, когда работала в госпитале санитаркой. А потом — ремесленное, общежитие, улица. Испортился парень, а она и не заметила. Он ведь даже когда к ней приходил, ухитрялся кое-что из наших вещей украсть. И за это Дуне было особенно стыдно. А потом его где-то в универмаге за крупную кражу взяли, тогда и все остальные его подвиги выплыли наружу. Дуня плакала, переживала, мы с Андреем ее успокаивали, говорили, что верим ей, но она все равно не смогла у нее больше работать, стыдно ей было людям в глаза смотреть. Закваска у нее была народная, совестливая. Когда сына посадили в тюрьму, она уехала к своей матери в деревню — кажется, под Тулу. С тех пор ни Дуню, ни ее сына я не видела. Но всегда надеялась, что парень одумается, исправится.

— Это в наших-то тюрьмах? — скептически усмехнулась Ирина Карловна. — Но, слава Богу, больше тебе с такими субъектами сталкиваться не приходилось. У вашей следующей домработницы, кажется, вообще не было семьи.

— Да, но она была не такая добрая и умелая, как Дуня, — заметила Евгения Константиновна.

Ксения осторожно и как бы между прочим спросила:

— А Марине Андреевне тоже кто-нибудь помогал в домашней работе?

— Последнее время она в услугах домработницы не нуждалась, — ответила Потоцкая. — Марина жила одна и довольно скромно, приемов не закатывала.

— В отличие от нынешней жены Виктора, которая ведет бурную светскую жизнь, — заметила Ирина Карловна. — Старается создать имидж своему мужу-политику.

— А жена Голенищева — дочь известного компартийного деятеля Ховрина? — уточнила Ксения.

— Да, но деятельность ее папаши осталась в прошлом, — ответила Ирина Карловна. — Сейчас она больше известна как сестра рекламного бизнесмена Владлена Ховрина. Он, кстати, сократил свое имя до «Влада», чтобы не напоминать, какие верные ленинцы его родители, назвавшие сына в честь любимого вождя: Влад — лен.

— Ну, у сестрицы тоже имечко с претензией — Ирма или Хельга, не помню, — язвительным тоном заметила Евгения Константиновна.

— Инга, — поправила ее подруга и, обратившись к Ксении, пояснила: — Тут дело в том, что Ховрины — старшие увлекались зимними видами спорта. А в шестидесятые годы была такая знаменитая и симпатичная конькобежка — Инга Воронина. Она потом погибла от руки своего ревнивого мужа. Так вот, Ховрины назвали свою дочь, родившуюся во время зимней олимпиады, в честь любимой спортсменки. — Она посмотрела на Потоцкую. — Имя прекрасное, и оно не виновато, что его носит такая лицемерка, как супруга Голенищева.

— А вы считаете Ингу лицемеркой? — поспешила спросить Ксения.

— Да это я так, к слову пришлось, — замялась Ирина Карловна.

— Конечно, лицемерка! — прозвучало властное меццо-сопрано Евгении Константиновны. — Она ненавидела мою дочь, да и всю нашу семью, но при этом везде распускала слухи о своем сочувствии и соболезновании. А незадолго до… до трагедии она пришла в «Феникс» и пригласила Марину на юбилей к своему отцу. Каково? Ведь для нее это был только предлог, чтобы узнать, действительно ли Марина уезжает из России.

— А ей очень хотелось, чтобы ваша дочь уехала? — спросила Ксения.

— Разумеется!

— Но только, я думаю, ей хотелось, чтобы Марина уехала не в Париж, а в Тмутаракань, — скептически заметила Ирина Карловна.

— Значит, вы уверены, что Инга Ховрина ненавидела вашу дочь? — продолжала осторожно допытываться мнимая журналистка.

— Еще бы мне не быть уверенной, — пожала плечами бывшая примадонна. — Однажды в театре я перехватила взгляд, который эта кобра бросила на Марину. Уж я во взглядах кое-что понимаю.

— Но с чего бы Инге было ненавидеть Марину Андреевну? — удивленно заметила Ксения. — Ревность? Но ведь развод с Голенищевым состоялся так давно…

— Дело не только в ревности! — воскликнула Потоцкая. — Эта кобра давно точила зубы на нашу семью. Ей было не больше шестнадцати лет, когда она вздумала стать великой певицей. Но, когда я ее прослушала, то при всех объявила, что вокальные данные у нее очень слабые — в лучшем случае, потянет на ресторанную певичку. Ховрины не ожидали такого ответа. Привыкли все пробивать с помощью связей и взяток. А для меня искусство превыше всего. Я даже собственную дочь не признала вокалисткой. И вот Инга с тех пор затаила злобу. В певицы она больше не совалась, но мне решила отомстить. И, в конце концов, нашла способ. Я уверена, что это она наняла каких-то колдунов, экстрасенсов, и они внушили Мариночке мысль о самоубийстве. Это из-за меня, старой недогадливой дуры, она убила мою дочь!.. И мне никто не верит, ни Ирина, ни Алеша, никто…

Евгения Константиновна стала всхлипывать и что-то бормотать; явно приближался припадок, и Ксения даже испугалась. Но Ирина Карловна, видимо, привыкшая управляться с больной подругой, быстро напоила ее какой-то микстурой и чуть ли не силой заставила лечь на диван. Евгения еще продолжала какое-то время метаться, но Ирина стала успокаивать ее монотонно-неразборчивой речью, проделывая при этом пассы руками у нее над головой. Постепенно Евгения утихла и даже вроде бы задремала.